Интересное тут

Дите в коробке
Казалось, Мишаня был в нашем дворе всегда. В старые времена его бы назвали «юродивым», дворовые тетки звали его просто Мишаня-дурачок. Сутулый, в старом ватнике он молча мел площадку, а зимой убирал снег. Откуда он появился уже и не помнил никто, но он был такой же неотъемлемой частью двора, как покосившийся турник.
Я, как и другие дети, частенько дразнила Мишаню. Он грозил нам метлой, мы, хохоча, разбегались. Домоуправление выделило дворнику комнатку в полуподвальном этаже, куда он тащил все, что плохо лежит.
В тот год зима стояла особенно лютая. Температура на улице и до минус 30 градусов доходила. Но это не мешало нам — ребятне кататься с горок и валяться в снегу.
И вдруг Мишаня пропал. Первой это заметила тетка Рая. Скандальная старуха из второго подъезда. Она орала возле дверей домоуправления, так, что стали собираться соседи.
— Где это видано! Третий день двор не чищен! Где ваш остолоп болтается?
— Не знаю – виновато оправдывался домоуправ.
— Пьет небось! – продолжала орать тетка Рая – надо участкового позвать! И взашей гнать дурака!
И тут, как по заказу из-за угла показался участковый Иван Сергеевич.
— Что за шум, а драки нет? – поинтересовался представитель правопорядка.
— Мишаня на работу не вышел, надо бы проверить…- замялся управдом.
— Гнать эту пьянь! – взвизгнула старуха.
Участковый зыркнул на нее недобрым взглядом и тихо произнес:
— Помер Мишаня…
Соседки охнули, только тетка Рая не унималась:
-Вот! Допился!
— Вы бы помолчали Раиса Дмитриевна – резко оборвал ее милиционер, — герой наш Мишаня.
И Иван Сергеевич рассказал, как это произошло.
Зачем Мишаню понесло на полуразрушенный завод, никто не знал. Может железок поискать, может что полезное для себя углядел. Вечером, почистив снег, он пошел в сторону промзоны.
А дальше, уже со слов дежурного, который работал в оперативной части в ту ночь, произошло вот что. Часов в одиннадцать раздался громкий стук в двери.
Лейтенант пошел посмотреть и обомлел. На крыльце стоял здоровый мужик в майке, бережно держа в руках свернутую телогрейку.
Дежурный открыл дверь, мороз крепчал уже за 30, а мужик явно давно был на улице уже давно. «Только психа мне тут среди ночи не хватало!» — подумал милиционер.
«П-п-помоги!» — прошептал мужик и протянул дежурному телогрейку. Тот взял и чуть не уронил. Телогрейка шевелилась.
Мишаня зашел в дежурку и тяжело опустился на стул. «Ак-к-куратнее…Малой там» — еле шевеля губами от холода, прошептал дворник.
Лейтенант откинул полу старой телогрейки, в ней лежал бережно завернутый младенец.
Когда уже приехала скорая, и врачи хлопотали над ребенком и Мишаней, замерзший дворник рассказал, что бродя по заброшенному заводу, услышал тихое мяукание. Думал, что кто-то котят выкинул. Жалко стало, замерзнут ведь. Решил к себе в каморку отнести. Коробку открыл, а там дите!
— Так и шел со своей драгоценной ношей почти три километра в майке по тридцатиградусному морозу – закончил рассказ участковый.
— А с ребенком что? – спросил кто-то из толпы.
— Жив малец, в больнице сейчас. А вот Мишаня…
Хоронили бывшего «юродивого» всем двором. Родных у него не было.
А через много лет, навещая родные могилы, я зашла и к Мишане. Возле старого креста стоял молодой статный парень.
— Извините, Вы из нашего двора? Что-то я Вас не припомню.
— Я Михаил – представился парень, — вот пришел спасителя своего поблагодарить…
Это был тот самый младенец, которого темной морозной ночью принес в дежурку наш Мишаня…
Автор: рассказы
Жми «Нравится» и получай только лучшие посты в Facebook ↓

Жила в одном городе женщина. Звали ее Зинаида Петровна. Жила она, как ей думалось, вполне достойно. Правда, семьи не случилось и детей не было. Зато своя квартира, в которой всегда царили чистота и порядок. И работа была приличная: бухгалтером на мебельной фабрике.
Дожила Зинаида тихо и спокойно до 50 лет. Очень ей ее жизнь нравилась. Особенно на фоне жизней ее соседей по дому. Приятно ей было думать, что вот у нее-то все отлично сложилось. Ведь человек она хороший и зла никому не делает.
А соседи у нее были непутевые. На одной лестничной площадке с ней жила, например, женщина, которой было уже за 60. И, вот ведь стыд какой, пожилая уже, почти пенсионерка, а волосы выкрасила в синий цвет! Подумать только! И носит какие-то обтягивающие платья и джинсы. Все над ней смеются. Городская сумасшедшая, не иначе.
«Безобразие!» – думала Зинаида Петровна, глядя на странную пенсионерку. И радовалась, что она-то выглядит прилично, соответственно возрасту.
Про третью соседку и говорить было стыдно. Всего двадцать один год. И уже ребенка нагуляла. Причем ребенку лет пять на вид. Понятное дело, небось, еще в школе училась, когда забеременела. И куда родители смотрят? Кстати, родителей у девушки не было, жила одна со своей дочкой. Причем еще и с той синеволосой пенсионеркой сдружилась. Пока девушка днем куда-то ходила, соседка сидела с девочкой.
Зинаиду Петровну это не удивляло. «Такие люди друг к другу тянутся» – думала она. – «А меня стороной обходят. Видят приличного человека — и в глаза смотреть стыдно. Поздороваются в лифте и все общение»,
Последний сосед — мужчина лет 30. Увидев его впервые, женщина испытала настоящий шок. Все руки, вся шея были покрыты татуировками! Разве нормальные люди так будут ходить? Конечно, нет! Еще в молодости Зинаида Петровна осуждала подобных персонажей. Видимо, больше нечем выделиться, раз приходится себе кожу уродовать. Ишь, внимание к себе привлекает! Значит, умом не привлечь! Лучше бы книжки читал.
Так думала она каждый день, встречая в лифте кого-то из соседей. Приходя домой, она тихонько радовалась тому, что сама она живет так, как положено. И иногда обсуждала соседей со своей единственной подругой по телефону. Говорить им больше было не о чем, поэтому «тип с татуировками», «молодая мать» и «безумная старуха» становились едва ли не главными темами на повестке дня.
Как-то раз вечером Зинаида Петровна, как обычно, возвращалась домой с работы. Настроение у нее было отвратительное. На работе недостача… Впервые за долгие годы работы. На кого свалят? Кто виноват? Конечно же, бухгалтер. Голова у женщины болела с утра. А сейчас вдруг в ушах зашумело, а ноги резко потяжелели.
Женщина с трудом дошла до подъезда и опустилась на лавочку. Вдруг она почувствовала легкое прикосновение к своей руке. С трудом подняв взгляд, она с удивлением увидела ту самую «пенсионерку» с синими волосами.
– Что с вами? Вам плохо? – участливо спросила она.
– Голова… болит… – прошептала Зинаида.
– Пойдемте к Юре, он дома сегодня. Вы бледная, лица на вас нет.
– К какому Юре? – спросила женщина.
– Юра же с вами на одном этаже живет. Он врач-кардиолог. Неужели вы не знаете?
Поднявшись на нужный этаж, соседка позвонила в дверь Юры. Женщина с удивлением увидела на пороге того самого мужчину с татуировками, которой, по ее мнению, просто не мог быть приличным человеком.
Мужчина измерил Зинаиде Петровне давление, уложил на диванчик и дал какую-то таблетку. Вскоре голова и шум в ушах прошли.
– Обязательно запишитесь на прием! Надо следить за давлением, даже таким молодым девушкам, как вы, – улыбнулся врач, когда состояние женщины пришло в норму.
– Спасибо вам, – почему-то Зинаида испытывала неловкость, вспоминая, как обсуждала татуированного мужчину с подругой. «О внешности думает, а интеллект — на нуле» – говорила она о нем. А он, подумать только, доктор, каждый день жизни спасает.
– Не за что. Не болейте! Если что, обращайтесь!
Женщина попрощалась с доктором, вернулась домой и прилегла на диванчик. Надо же, она так ошибалась в отношении мужчины… И пенсионерка с синими волосами оказалась хорошей женщиной. Вот, подошла, поинтересовалась, что с ней.
В дверь позвонили. На пороге стояла синеволосая пенсионерка, держащая за руку дочку молодой девушки, которая, по мнению Зинаиды Петровны, стала матерью слишком рано.
– Я просто хотела проведать вас, узнать, все ли в порядке. Простите, что я с Яночкой, Аня на работе… И я так давно хотела с вами познакомиться. Но не решалась. А тут случай выпал! А то мы все общаемся с соседями, а вы особнячком держитесь!
– Проходите, давайте чаю сделаю, – неожиданно для себя сказала Зинаида. – Спасибо, что помогли, когда увидели, что мне плохо…
– Ну что вы. Не за что благодарить. Я сразу вижу, когда человеку плохо. Я же всю молодость ухаживала за больной мамой. Как исполнилось мне 14, мама слегла. И ушла, когда мне уже за 30 было. Не училась толком, романов не было, только у постели ее… Еле ребенка родить успела. Ладно, не хочу вспоминать. Вот сейчас на старости лет отрываюсь, – соседка со слегка виноватой улыбкой показала на свои яркие пряди. – Спасибо дочке, помогла волосы покрасить. И футболки мне покупает крутые. Хоть недолго, а молодой побуду. Хотя вот Ане еще хуже.
– Кто такая Аня? – спросила Зинаида.
– Ну Анечка, соседняя с моей дверь — ее. Яна ведь ее сестренка. Родители погибли в автокатастрофе. Она сестру удочерила, воспитывает вот. Учебу в университете бросила, работает с утра до ночи, бедная. Юра ей помогает иногда деньгами. Ну Юра, который вам помог сегодня…
Когда соседка ушла, Зинаида некоторое время тихонько сидела за столом в кухне и невидящими глазами смотрела перед собой. Надо бы предложить Ане помощь, она ведь тоже может иногда сидеть с Яночкой. И волосы она давно хотела покрасить в рыжий цвет. Только все думала, что это — неприлично в ее возрасте. Обязательно завтра проконсультируется с соседкой по этому вопросу! И надо не забыть пригласить Юру на пироги, чтобы отблагодарить за помощь.
Виктория Белозерова.

Как Иван Лексеич женился на старости лет
И ведь не соврала сваха, да? И круглолица невеста, и черноброва, и губы червленые. Да и зуб белый, хоть и единственный.
***
— Лексеич, ну вот не надоело тебе одному куковать? Ведь всё же при тебе, а? И не старый ещё, и пенсия хорошая, и дом вон какой! Дети взрослые, внуки воспитанные. Да за тебя любая с радостью пойдет! – Елизавета Михайловна, которую все звали просто Михалной, подливала настойки в рюмку соседа Ивана Алексеевича, — С женой-то всяко веселее жизнь доживать.
Иван Алексеевич, уже порядком захмелевший, махнул рукой:
— Скажешь тоже! Старый пень, 63 стукнуло, прям нашла подарок для одинокой женщины! – он закашлялся, — Да и где искать? Сейчас все тётки или болезнями замучены, или все в своих детях-внуках, для себя мало кто жить хочет. А к чему мне чужие проблемы, своих хватает. Вот если бы была какая, одинокая, легкая на подъем, чтобы и на рыбалку, и в театр с одинаковой радостью…
— А что, Лексеич, хочешь, я найду тебе такую? Есть у меня на примете одна. Вот прям как ты описываешь!
— Эээ… А как оно того… — Иван Алексеевич замялся, потом бухнул, — Ну чтоб не совсем крокодил. Не, я понимаю, что сам не красавец, но… Сама понимаешь.
— Понимаю, конечно, понимаю! – Михална аж руки потерла в предвкушении, — Можешь на сей счет не волноваться. Конечно, не мисс Вселенная, но лет тридцать назад вполне могла ею быть.
Иван Алексеевич заинтересовался:
— А лет-то ей сколько? Нет, ты не подумай, что я привередничаю, так, просто любопытничаю.
— У женщин об этом не спрашивают, — Михална призадумалась, — Думаю, 50 с небольшим хвостиком. Ну как, познакомить?
Алкоголь делал своё дело, Ивану уже казалось, что он сам зазвал Михалну, чтобы та сосватала его к неизвестной пока Кларе Петровне, так звали потенциальную невесту.
Иван Алексеевич вдовел давно, его жена, двоюродная сестра моей мамы, умерла почти пятнадцать лет назад (на момент описываемых событий, а это 1996 год).
Дети, как справедливо заметила Михална, были взрослыми, сыну Игорю было 42, дочке Альбине – 39. Да что там, внучка Катя, вышедшая той весной замуж, уже готовилась сделать Ивана Алексеевича прадедом. Ни о какой женитьбе он и не помышлял, жил себе круглогодично на даче, в добротном благоустроенном доме с котом Терентием и собакой Дружком.
На лето к нему приезжали внуки, дети его любили, невестка и зять уважали и не забывали поздравлять со всеми праздниками. По хозяйству он управлялся легко, в общем, от отсутствия женщины в доме особо не страдал. Был ли у него кто, вроде как «для здоровья», никто не знал. Наверное, да, все-таки овдовел он всего в 48 лет.
И тут такое. Наутро он протрезвел, разговор о знакомстве помнил смутно, но не тут-то было. В обед пожаловала настырная Михална:
— Ну что, Лексеич, не передумал? – и увидев испуг в глазах соседа, ехидно протянула, — Ага, забыл! Эх ты, настоящие мужики от своих слов не отступаются!
— Я не отступаю, — заюлил Иван Алексеевич, — Давай, знакомь, с этой своей… Кларой Цеткин. Надеюсь, она милая и спокойная, к революциям не склонная.
***
Кларе Петровне, скажу по секрету, было 55. Выглядела она отлично, гораздо моложе своих лет. Три её брака окончились одинаково – разводом, мужья находили спутниц помоложе (версия Клары) и похозяйственнее (версия всех остальных). Выйдя на пенсию, она вдруг спохватилась: одной как-то не так. Пока работала, особо не замечала одиночества, а теперь вдруг остро ощутила, что нужно ей мужское плечо рядом. Дочь ей говорила:
— Ну к чему тебе какой-то чужой старик? Стирать за ним, убирать, слюни подтирать. Заведи себе щенка или котенка, заботься, сколько влезет.
Но Клара Петровна всю эту меховую братию терпеть не могла, брезговала, соседскую собачонку Тошку всегда исподтишка ногой пинала. Мужчина, считала, Клара Петровна, куда лучше будет, да и престиж в глазах многочисленных безмужних подруг поднимется.
Но где искать спутника жизни, если ты уже на пенсии? На улице не познакомиться, в газеты писать – моветон, интернет тогда только-только начинался.
Как-то в поликлинике Клара Петровна услышала разговор двух соседок по очереди. Те обсуждали замужество какой-то неведомой Прасковьи Фёдоровны, мол, пора уже о душе думать, а она, видишь ли, мужика себе нашла, военного пенсионера, чуть ли не генерала. При этих словах Клара буквально сделала «стойку», навострила уши: ей бы тоже генерал не помешал, поди, плохо генеральшей быть? Часть беседы, конечно, упустила, но главное услышала: есть такая сваха, Михална, кого хочешь замуж выдаст!
Клара, недолго думая, как только одна из болтавших зашла к врачу, подсела ко второй. Результатом недолгой беседы стал обмен, новенькая стотысячная купюра исчезла в сумочке женщины, а заветный телефончик оказался в блокнотике Клары Петровны.
Вечером она, дрожа от нетерпения, набрала нужные цифры:
— Алло это Михална?
Женский голос удивился:
— Ну Михална. А это кто?
В общем, не буду утомлять вас пересказом разговора, скажу вкратце. Свахой была Варвара Михайловна, Елизавета была её сестрой. Трубку взяла именно вторая, честно пыталась объяснить, что Варвара уехала в санаторий, будет только через две недели. Но Клара Петровна и слышать ничего не желала, посулила кругленькую сумму в два миллиона (дело было в 1996 году, до деноминации).
Елизавете деньги были нужны, и она решила: у сестры получается, почему бы и ей не попробовать? Выслушав все пожелания Клары, она сразу поняла, нужная кандидатура живёт совсем рядом, это сосед по даче Иван Алексеевич! Дело осталось за малым, познакомить их, и дело в шляпе.
***
Первым делом она познакомилась с Кларой, рассказала об Иване Алексеевиче в самых превосходных тонах: и умница, и руки золотые, и почти непьющий! Ну да, не генерал, но тоже весьма неплох, мечта всех одиноких женщин. Добро на знакомство было получено, и Михална взялась обрабатывать соседа.
Как и что делала в этих случаях её сестра, Михална не знала, потому решила действовать по обстоятельствам.
Для начала решила, что нужно сходить в театр, но чтобы не ставить будущих жениха и невесту в неловкое положение, пошла вместе с ними. В Русском драмтеатре давали пьесу «Дикарь», весьма романтическую историю, которую Иван Алексеевич смотрел с огромным удовольствием. А вот Клара повела себя странно: фыркала, мол, вкусовщина, примитивные страсти, фу, что за выбор репертуара.
В буфете, куда кавалер повел обеих дам, Клара долго разглагольствовала, что бутерброды не самые свежие, ликёр слишком сладкий, и вообще, лучше бы шампанского.
Внешне Клара Ивану Алексеевичу понравилась, интересная женщина, но вот характер – даже Клара Цеткин получше будет. Но Михална, памятуя об обещанных двух миллионах, уговаривала:
— Смущалась она, вот и вела себя как капризная девочка. Не делай скоропалительный выводов, Лексеич, давай дадим ещё шанс.
На следующий день лжесваха позвонила Кларе, передала приглашение на дачу к Ивану Алексеевичу:
— Небольшой пикничок на природе, рыбалка, костер. Заодно и посмотрите, как жених живёт.
Клара явилась при параде: нарядное платье, каблучки, макияж. Иван Алексеевич только хмыкнул, а потом тихонько спросил:
— Михална, ты что, про рыбалку ничего ей не сказала?
Та только плечами пожала, не стала признаваться, что предупреждала. Михална в этот раз сидеть с ними не стала, решила дать им возможность вдвоем пообщаться. Только через час в дырке забора появилась взлохмаченная голова Лексеича:
— Михална, выручай! Я её сейчас придушу!
Что там было, чем так допекла несчастного потенциальная невеста, доподлинно неизвестно. Но зато известно, чем всё закончилось. Когда Михална прибежала на соседский участок, её взору предстала престранная картина: сосед, всегда вежливый и культурный, наступает на Клару с тяпкой в руке:
— А если я тебя сейчас стукну?
Завидев Михалну, он заявил:
— Делай, что хочешь, но убери её от меня подальше, — и в ответ на немой вопрос, что случилось, пояснил, — Она Дружка пнула! Сначала Терентия, но я думал, случайно вышло. А уж когда увидел, как она пинает Дружка, понял, это специально!
Тут уж и Михална не выдержала:
— Вали отсюда! И не нужно мне никаких твоих паршивых денег, поняла?
Потом они сидели вдвоём, пили настойку и жаловались друг другу:
— Значит, ты меня продать решила? За два миллиона? Дёшево что-то.
— Да не обижайся ты, Лексеич, дура я, не за свое дело схватилась, вот оно и вышло…
***
Через три месяца Иван Алексеевич всех удивил — женился. И сын, и дочка «добро» дали:
— Если, папа, ты будешь счастлив, мы только «за».
К мачехе относились хорошо, по-доброму, правда, иногда посмеивались, мол, сватовство удалось хоть куда! Отец им сам рассказал, как сватался, вот они и радовались.
Жили с женой дружно почти двадцать лет. Те, кто не знал, что они поженились в возрасте за 60, был уверен, что супруги всю жизнь вместе прожили, до того со временем стали друг на друга похожи.
Ах да, я же не сказала, жену его звали вовсе не Кларой. Лизой. Вернее, Елизаветой Михайловной, для своих – просто Михалной.
Автор: Хихидна

Чужая дочь
Людмила и Степан в браки были уже около пяти лет. Жили они на окраине города, в собственном доме. Степан был начальником на заводе. Людмила же сидела дома, так как муж не желал, чтобы она работала. Они очень любили друг друга и жили дружно. Единственное, что огорчало молодую пару, это отсутствие детей. Степан очень хотел сына. Людмила же мечтала о дочке. В течение двух лет они практически не вылезали из больниц. Но каждый раз врачи утверждали, что оба, абсолютно здоровы. Только вот долгожданной беременности всё не было.
В этот день Людмила сажала цветы в палисаднике. Муж рано уехала на работу и ей предстояло весь день провести в одиночестве.
С самого утра было уже довольно жарко, так что она не удивилась, когда проходящая мимо старушка, окликнула ее и попросила вынести ей воды. Вместо этого девушка предложила пройти в дом и попить чай. Заулыбавшись, старуха согласилась, Людмила проводила ее на кухню. Усадив гостью, хозяйка принялась накрывать на стол. Надежда Константиновна (так представилась старушка) оказалась очень милым и добродушным человеком. За чаем они беседовали о всяких пустяках, пока Надежда Константиновна не спросила.
— А где же ваши дети? Гуляют?
Обычно сдержанная Людмила вдруг расплакалась. Она рассказала, что уже много лет они с мужем мечтают о детях, но по какой-то причине, бог их так и не дал.
— Я могу тебе в этом помочь — сказала старуха, откусывает булочку и запивая её чаем.
— Извините меня Надежда Константиновна, но я не верю во все эти магические штучки. Раз уж врачи ничего не могут сделать, не думаю, что вообще кто-то сможет мне в этом помочь. Видимо не судьба мне испытать материнское счастье.
— И всё же — повторила старуха — я смогу тебе помочь. И придет день, когда в твоём доме будут слышны голоса детей.
— Что для этого нужно? — решила всё-таки поинтересоваться Людмила.
— Да в общем-то ничего особенного. Я всё тебе объясню, ты внимательно меня послушай.
Я дам тебе отвар, выпить его нужно перед сном. Всю ночь тебе будут сниться кошмары, а на утро в тебе зародиться жизнь. Ты выносишь и родишь это дитя. Но хорошенько запомни, ребёнок этот никогда не будет твоим. Спустя время у тебя появятся свои дети, а этого через семь лет тебе придётся вернуть. Ни ты ни твой муж не должны любить и привязываться к нему. Для вас этот ребёнок будет чужим. Из параллельного мира взят и туда же должен вернуться.
Я вернусь ровно через семь лет, чтобы забрать его — сказав всё это, старуха поставила на стол бутылочку с какой-то жидкостью. Не успела Людмила опомниться, как гостья покинула её дом.
Девушка понимала что всё то о чём говорила старуха, кажется каким-то бредом. Но всё же она сжала в руках заветную бутылочку.
Остаток дня девушка провела в раздумьях. Стоит ли ей воспользоваться оставленным отваром или же попросту вылить его и не забивать себе голову всякой ерундой. По всей видимости желание иметь детей перевесило здравый смысл и вечером перед тем как лечь спать, Людмила все же выпила содержимое бутылочки до дна.
Всю ночь ей действительно снились кошмары.
Она видела чёрный лес и могильные холмы. Ветки деревьев словно костлявые руки протягивались к ней. Повсюду висела паутина, были слышны крики воронья. Она шла по еле различимой тропинки. Чей-то голос шептал ей (не ходи туда), но она продолжала идти.
Впереди она увидела каменную арку внутри которой была огромная светящаяся паутина. Сквозь эту паутину навстречу Людмиле вышла очень красивая женщина. К своей груди она прижимала младенца, а по её щекам текли слёзы. Поцеловав его на прощание женщина протянула ребёнка Людмилы. Не задумываясь, девушка взяла младенца и прижала к себе.
— Люби её как свою родную. Береги как зеницу ока и ни в коем случае не отдавай старухе — услышала Людмила, перед тем как проснуться.
Спустя девять месяцев Людмила родила девочку. Они с мужем решили назвать её Дарья. Ведь для них она была словно дар судьбы. Несмотря на то, что девочка не была похожа ни на одного из родителей, Степан и Людмила всем сердцем любили её.
Спустя годы у них родились еще двое детей, сыновья и помощники для Степана. Годы шли, Дарья росла не по годам умной и заботливой девочкой. Её красота поражала всех соседей. Людмила помнила о каждом сказанном слове старухи, но и о словах женщины из сна она тоже не забывала. Решив, что никогда не отдаст старухе любимую дочь, она всеми силами старалась оберегать ребёнка.
Семь лет пролетели незаметно. Людмила уложила младших детей на дневной сон, а сама вместе с Дарьей отправилась на двор. Пока девочка играла, женщина занималась посадкой. Неожиданно прямо перед девочкой возникла старуха и схватила её за руку, от чего та громко закричала. Увидев эту картину Людмила бросилась на помощь дочке. Выдернув ее из цепких рук старухи, она крепко прижала малышку себе.
— Она моя – прошипела старуха, и снова потянулась к Дарье.
— Нет. Иди прочь. Я скорее умру, чем отдам ее – Сказала Людмила, пряча дочь за своей спиной.
— У нас был уговор. Ты получила своих детей. Отдай мне девчонку.
— Нет – твердо ответила женщина смело, смотря в искаженное от злобы, лицо старухи – Не было у нас никакого уговора.
— Не хочешь по-хорошему, так будет по-плохому. – рявкнула старуха, собираясь кинуться на Людмилу, но в этот момент скрипнули ворота. Степан вернулся домой раньше, чем обычно.
— Здравствуйте – поздоровался он, но старуха промолчала и быстро ушла прочь – Кто это был? – спросил он у жены
— Я позже тебе все объясню.
Вечером, когда дети легли спать, Людмила рассказала обо всем мужу. Выслушав ее, он улыбнулся и ответил, что ему предложили хорошее место работы в другом городе. Он согласился и поэтому, приехал раньше.
— Завтра выставим дом на продажу и как можно быстрее уедем из этого города. Так что мы больше не увидим этой старухи. Дашенька наша дочь и ни кто не причинит ей вреда – сказал глава семейства, обнимая супругу – Пойдем спать, поздно уже.
В скором времени они действительно продали дом и покинули эти края. Как и обещал Семен старухи они больше не видели.
Автор: Валентина Виноградова

В коридоре женской поликлиники на скамье сидела пожилая женщина. Рядом с ней сидела щуплая девочка, лет 15 – ти, в короткой юбке, из под которой торчали острые коленки. Бабушка привела внучку на аборт.
Бабушка всё время тяжело вздыхала. Внучка с испуганным взглядом озиралась по сторонам. Рядом с ней стоял пакет. Подошла девушка, лет 30, и присела рядом.
– Вы в этот кабинет?
– Да.. А скажите, это не больно?
– Неприятно, конечно, но там обезболят. Главное, что это быстро, минут 5 от силы, если срок маленький. Так говорят, я первый раз тут. Я и сама боюсь, если честно. И умом понимаю, ведь ребёнок ни в чём не виноват..
– Господи, вот же угораздило.. Понимаете, это моя внучка, учится в 9 – ом классе, и парень её обманул, бросил.. А она беременная. Он знать ничего не хочет про ребёнка. А нам что делать? Ей же школу надо закончить.. Родителей нет у неё, я сама её вырастила..Ох, горе – то какое..
– Ба, да хватит тебе уже, не рви мне сердце, и так тяжело.. Вон девушка сказала же, что не больно будет, раз, и всё..
– Ох, внуч, там же ребёнок у тебя, живой, а ты раз и всё..Дитё не виновато ни в чём, правильно девушка сказала. Знаешь что, вставай, пошли, ничего, вырастим. В войну вон рожали, и ничего. Справимся. И Петька твой не нужен, отец называется.. Вставай, бери пакет, пошли домой, нечего нам тут делать.
Девочка будто этого и ждала. Схватила пакет и пошла к выходу, бабушка вышла следом. Девушка, сидящая на скамье, улыбнулась, глядя им вслед, думая о чём – то своём..
Двадцать лет спустя
– Мама, я люблю его, у нас всё серьёзно, уж поверь! Дима хороший парень, у него большое будущее!
– Ну какое там будущее, если вы поженитесь.. Закончите универ, а там видно будет!
– Мам, нам по 20 лет уже, не маленькие. Свадьба учёбе не помешает, тем более, мы не будем тратить деньги, распишемся и всё, зачем нам эти условности. Поужинаем в ресторане с родителями Димы и его бабушкой и всё, с друзьями мы сами потом отметим. Дима бабушку очень любит, она его вырастила.
– Ох, Машка, ну чего не сделаешь ради любимой дочери! Надо же нам познакомиться с родителями Димы, сватами будем, как – никак..
– Пригласи их в гости, мам..
– Здравствуйте, проходите! Я Машина мама, Юлия. Садитесь за стол..
Глядя на Димину бабушку, Юле показалось, что она её где-то уже видела. Мама Димы, Аня, была очень молодой, выглядела чуть старше сына. В разговоре выяснилось, что родила она его в 16 лет, от одноклассника, который сначала отказывался от ребёнка, а потом вынужден был жениться на Ане, чтобы не сесть в тюрьму. На бумаге только они муж и жена были, не жили вместе, а потом и развелись.
– Вы знаете, Юля, стыдно признаться, но мы же хотели избавиться сначала от Димочки.. Анька ведь соплячка ещё была, какая с неё мать.. Родителей у неё не было, мать померла молодая ещё, а отец в тюрьме сгинул. Я её одна растила. И тут в подоле принесла.. Ну куда рожать, кому?
Когда пришли уже в больницу, ждали очереди на процедуру эту, девушка одна подошла. Тоже на аборт. Говорит, дети не виноваты ни в чём, и меня будто по лбу стукнули, разве ж можно дитя убивать невинного.. Это знак свыше был, чтобы остановились, и Димку сберегли.
Девушку ту сам Бог послал, видимо. Мы с Анькой ушли из больницы домой. До последнего она ходила в школу, закончила 9 классов, а больше нам и не надо было. Родился Дима, я с ним сидела, а Аня ходила в училище, выучилась на кондитера. Петька, отец Димкин, никак не помогал, и его родители тоже.
Ничего, справились. Анька потом за хорошего человека замуж вышла, дочку ещё родила. Печёт теперь торты на заказ, и неплохо зарабатывает. Вы не переживайте, если Дима с Машей поженятся, им есть где жить, квартиру им свою отдам, а сама к Ане переберусь. Вот такая история у нас.
Юля не верила своим ушам. Это были те самые бабушка с внучкой, которые ушли из больницы. Ведь благодаря им, она решилась оставить ребёнка, её любимую Машку..
После разговора с бабушкой тогда, ей вдруг стало спокойно, она поняла, что надо рожать, всё будет хорошо. Ребёнок был от женатого мужчины, который был её первой любовью. Жизнь развела их в разные стороны, и когда они вновь встретились, то он был уже женат. Только один раз у них была встреча, после которой она поняла, что беременна.
Семью ему она разбивать не хотела, о ребёнке ничего не сказала, решив, что не имеет права рожать, портить жизнь и себе и ребёнку.
Решившись на аборт, Юля уговаривала себя, что так будет лучше. Но бабушка с внучкой за 5 минут поменяли её мышление на эту тему. Если уж они справятся, то она и подавно. Она решила, что это знак свыше.
Юля ушла из больницы, вслед за ними. Беременность и роды прошли хорошо, родилась её единственная дочурка, самый любимый человек на Земле.
И вот их снова свела судьба. Только теперь по радостному поводу. Дети, которых могло не быть, собираются пожениться. Это-ли не знак судьбы?
Часто люди получают знаки свыше. Кто-то прислушивается, кто-то нет. Иногда бывает достаточно 5 минут, чтобы изменить свою жизнь. Например, решение оставить ребёнка, которого не хотели, не ждали. А потом жизни не представляют без этого ребёнка, и с ужасом думают, что его могло и не быть..
Всякое в жизни бывает, но если вы чувствуете, что совершаете ошибку, не спешите, ведь иногда 5 минут многое решают..
✍Заметки оптимистки

ТАКАЯ ТИХАЯ СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ…
Она привыкла, что он есть… Просто есть и все. Утром он звонил ей с работы и спрашивал: “Ты успела позавтракать?”
“Гспди, какая ерунда тебя беспокоит!” – раздраженно говорила она.
Ей было вечно некогда, она делала карьеру, она решала важные задачи, а он просто был в ее жизни. Просто был всегда…
И вроде как у него тоже были задачи и карьера, но вот он спрашивал ее о завтраке, а она – нет. Не привыкла…
Не домострой же, честное слово… Брак ведь это партнерство.
А еще в ее машине в бардачке всегда находились “Сникерсы”.
И каждый раз откусывая этот “Сникерс”, она думала: “Вот негодяй, это же он любит “Сникерсы”, а не я! А я от них только толстею!”
Но, как ни странно, батончик всегда был кстати. Потому что есть действительно хотелось… И пробки. И вообще-то он вкусный…
Когда его положили в больницу, ей казалось – это всего неделя. Ну, подумаешь, немного сердце прихватило – с кем не бывает…
Он говорил ей, что приезжать к нему не надо – кормят его отлично, и лекарства есть и вообще он тут как в санатории…
Однажды она приехала на работу и вдруг почувствовала, что ей чего-то не хватает…
Потом ей позвонили из реанимации. Ему стало хуже…
Она неслась к нему через всю Москву умоляя только об одном: чтобы он поправился, чтобы все было как прежде. В Москве снова была пробка девять баллов, она полезла в бардачок, но не нашла там привычного “Сникерса”…
Она уже сутки сидела на кушетке в больнице. Она устала от слез, устала молиться, она думала только об одном: “Ну почему? Почему так случилось? Ведь было же все хорошо?!!” На кушетку рядом с ней подсел седой усталый Ангел.
Женщина в ужасе посмотрела на него. От волнения ей перехватило горло.
– Тебе его вернуть?
– Да! Да! Скажите, что мне сделать?! Я пойду на все, только бы мы были вместе!!!
Она бежала сквозь ночь и метель, к единственному ночному магазину. Колючий ветер почти сбивал ее с ног, мороз обжигал щеки, а она бежала и бежала, не видя ничего вокруг.
…Утром женщина очнулась на кушетке. К ней подошла медсестра.
– Простите, что разбудила, вашего мужа перевели в общую палату. Вы можете с ним увидеться…
Женщина с трудом открыла глаза. Она не понимала, где она, что с ней, что было прошлой ночью: сон, или явь, реальность, или видение.
Она раскрыла горячую ладонь – в ней лежал смятый, подтаявший “Сникерс”…
– Мой любимый, – на осунувшемся бледном лице мужа заиграла улыбка.
– Какая же ты у меня заботливая…
Елена Серова

Наш с Машкой отец уехал куда-то на заработки, и пропал, когда я учился в пятом классе, а сестра – в первом. Точнее, тогда он исчез с концами. А до этого просто уезжал и пропадал на несколько месяцев. Женаты они с матерью не были, батя был вольным соколом. Вот и ездил по стране то туда, то сюда. Возвращался, когда и как хотел, правда всегда с деньгами и подарками. Мать терпела, потому, что любила его до беспамятства.
– Володенька, ты уж возвращайся поскорее. – просила она.
– Ну, ладно тебе. Не разводи сырость. Жди с подарками.
Небрежно целовал её, и исчезал. Пока его не было, за нами приглядывал папин брат, дядя Коля. Мамка, наверное, нравилась ему – он никогда не говорил об этом. Никогда не уделял ей особых знаков внимания. Мы просто всегда могли на него рассчитывать.
– Ну, как ты тут, Таисия? – спрашивал дядя Коля, заходя к нам. – Как мелкие?
– Ур-р-р-а, дядя Коля пришёл! – вопил я, и бежал к дядьке обниматься.
– Здорово, Денис. – Николай коротко прижимал меня к себе.
Как по мне, так лучше бы он был моим отцом. По выходным дядя Коля возил нас с Машкой гулять, пока мама отдыхала. Иногда она выбиралась с нами. А иногда предпочитала посидеть дома, подумать о своей нелёгкой бабьей судьбе.
Когда я подрос, дядя Коля принёс домой гимнастическую стенку и установил в коридоре. Бати к тому времени дома не было почти полгода. Я помогал прикручивать снаряды. Машка стояла в стороне и наблюдала за то, как сноровисто дядька прилаживает турник, канат и кольца.
– Дядь Коль, а чего ты не женишься? Ты вон какой рукастый. Тебя любая с твоими золотыми руками оторвёт. – прокомментировала Маша, не по-детски мудрая женской мудростью.
Женская мудрость нимало основывалась на подслушанных разговорах матери с подругами.
– Не нравится мне никто, Мария. Понравится – женюсь.
– А детей-то тебе своих-то не хочется, что ли?
Машка смешно развела руки.
Дядя Коля отложил инструменты и серьезно сказал:
– Мне пока вас хватает. А ты чего, спровадить меня пытаешься? – прищурился он.
Машка не была дурой.
– Я?! – широко распахнула она глаза. – Да что ты, дядь Коль. Я тебе всегда рада.
Вечером я спросил у Машки:
– Ты чего цепляешься к нему? Еще обидится и ходить перестанет.
– А папка подарки привозит… – мечтательно сказала сестрица. – Скоро уж приедет, наверное.
– У-у, д у р а. Купили тебя за подарки. Да ты знаешь, сколько эти снаряды стоят, которые он нам принес?
– А мне-то они чего? Я платьев хочу и кукол. Я же не обезьяна, по твоим турникам лазить.
Машка в этот раз отца ждала напрасно. Он не приехал. Однажды дядя Коля пришёл к нам и заперся с мамой в кухне. Что-то ей втолковывал, а мама горько плакала.
– Тая, не реви. Я вас не брошу. Ну, ты ж его знаешь… ему подавай, где послаще, да помягче.
Мама завыла в голос. Прямо вот так «Ой-ой-ой-ой-ой», после чего еще долго горько рыдала.
Дядя Коля приходил к нам, как раньше. Помочь, починить, погулять с детьми. Однажды решился. Поговорил с мамой о своих чувствах. Я с чистой совестью подслушивал.
– Коль, да не нужна я тебе! Ты вон какой мужик хороший. Счастья ты заслуживаешь. Настоящего счастья.
– Ну, мне поди виднее, кто мне нужен. – упрямо сказал дядя Коля.
– А если он вернётся?
Коля ничего не отвечал.
– Я его всё равно ждать буду. Люблю я его, Коля! Не могу ничего поделать. Если ты уверен, что нужна тебе такая. Без сердца.
Я на цыпочках отошёл от двери. Мать я готов был убить. Надо же, дура какая! Нашла кого любить и ждать. Тьфу.
Стали жить. Машка, та была вся в отца. Где кормят, там и ластится. Мог ли я обвинять её? Она уже тоже, кажется, поняла, что ждать отца с подарками нет смысла. А дядя Коля старался. Работал на нашу большую семью. Мама родила ему сына, Вадика. Счастью дяди Коли не было ни конца, ни края. Они расписались с матерью, и всё начало входить в колею.
Я окончил школу без троек, и должен был пройти в институт на бюджет. Мать сияла, как самовар.
– У нас в семье ученый будет, а, Коль?
– Ну, а что мы? Тоже, поди, не лаптем щи хлебаем.
– Да перестаньте вы! Какой учёный. – краснел и отмахивался я. – Налейте мне вон лучше шампанского. Попробовать.
– Ой, а то ты не пробовал. – фыркала Машка, а я делал ей страшные глаза.
Вадик бестолково лазил по всем нам, норовя залезть на стол и разрушить его. Коля схватил его и усадил к себе на колени.
– Ну-ка, сынок, веди себя хорошо. Ты ж уже не грудной!
Вадик немедленно схватил со стола ложку, приложил к носу и скосил глаза, дурачась. Все расхохотались.
– В дверь что ли звонят? – навострила уши Машка.
Мать открыла и попятилась в комнату. В дверном проеме нарисовался отец. Повисла тишина. Он осмотрелся и сказал:
– А чего вы? Гуляйте дальше.
Мы молчали. Вадик сполз с дяди Коли и пошёл в сторону нового дяденьки. Отец не обратил на него никакого внимания, а мать схватила Вадика на руки и закрылась им, как щитом. Дядя Коля встал и покачнулся.
– Куда? – спросила мать не своим голосом.
– Я… подышать мне надо.
И вышел, аккуратно отодвинув брата плечом. Я встал и собрался идти за ним. А Машка за мной.
– Доча, погляди, какие я тебе шмотки модные привез. – предложил отец.
К моему удивлению, Машка на него даже не взглянула. Она догнала меня в коридоре и зашептала на ухо.
– Давай, я за ним пойду. А ты лучше послушай, что тут будет.
– Но…
– Ну, Деня! Ну, у тебя лучше получается подслушивать!
Вот же, а… но она права! Хоть в шпионы иди.
Машка выбежала за Колей, а я притаился в коридоре, с ужасом думая о том, что мать наконец-то… дождалась. Любовь всей своей жизни. Что же теперь будет с нашей семьёй?
– Тай, ты чо? Замуж, что ли, за Кольку вышла? – ехидно спросил отец.
Мать молчала.
– Тая… ну, было и было. Мало ли, кто там где согрешил. Всё. Я вернулся!
Послышалась какая-то возня, звук пощёчины и рёв напуганного Вадика.
– Шёл бы ты, Вова… на … отсюда.
– Тай, да ты чего?
– Всё, я сказала! Уходи. Никто тебя тут не ждал.
– Врешь. Я по глазам вижу. Глаза врать не станут.
– Ну, а я всё сказала. – отрезала мать.
Отец вышел через мгновение, увидел меня в коридоре.
– Подслушиваешь? Ну-ну. Далеко пойдёшь.
Но мне было безразлично, что он обо мне думает. Я сунулся в комнату, думая, что мать сидит, убивается. Но она, успокаивала Вадьку, поправляла причёску и стол одновременно. Как Юлий Цезарь.
– Уф-ф. Чуть праздник-то нам не испортил, да? – мать улыбнулась чуть кривовато. – Ну, где там они все?
Вадик уже забыл о том, что мама ругалась с дядей. Он, довольный, что никто не мешает, двигал стул.
Я вышел на утицу. Машка с дядей Колей сидели через дорогу в парке. Она вцепилась в его руку своими ручонками и положила голову ему на плечо. Как будто боялась, что если расцепит руки, дядька куда-нибудь денется. Я подошёл сзади, посмотрел на них. Мне так давно хотелось это сказать. Я обошёл лавочку, посмотрел в Колино потерянное лицо:
– Бать, хорош тут сидеть. Пошли домой. Мамка зовёт.
У Николая задрожали руки. Машка тут же положила на них сверху свои ладошки. Оторвала голову, посмотрела на него:
– Правда, пойдём, пап?
Мы пошли. Как-никак, у нас сегодня был праздник. Я окончил школу.
✍Автор: “Мистика в моей крови”

Есть у меня знакомая женщина. Она обычная была и жизнь у неё была ничем не примечательная: работа, дети, муж. Дети повзрослели, разъехались. Муж спился, стал Нину обижать, оскорблять, она плакала. Дети звали к себе и Нина ездила к ним, но! только в гости, на недельку и не больше. У них свой мир, своя семья. Да, конечно, все друг друга любят, но жить нужно отдельно. С мужем развелась, но жили в одной квартире. Снять другое жильё – не прожить, слишком маленькая пенсия. И тут одна знакомая предложила ей пожить на своей даче: домишко крошечный, без отопления, участок зарос травой, но зато сама себе хозяйка. А самое главное – на участке есть банька и сарай с дровами.
Нина подумала: хоть лето, но пожить спокойно, не слышать унижений от мужа, не бояться, что в голову полетит очередная оплеуха. За это время может какая работа подвернется и можно будет снять себе жильё. Знакомая эта и отвезла туда, на заброшенную дачу, Нину с большой сумкой вещей.
В первое же утро, выйдя босиком на крыльцо и слушая громкое пение радующихся наступающему дню птиц, она почувствовала себя счастливой. Совсем недалеко был пригодный для купания пруд и Нина стала там купаться. В домике навела порядок, отмыла окна, повесила простенькие занавесочки, которые нашла в стареньком шкафу. Покупала недорогие продукты в местном магазинчике, но готовила на плитке наивкуснейшую еду.
Дело в том, что у Нины была своя изюминка: она обожала различные приправы, пряности и травки, знала их свойства, особенности и привезла всё это богатство с собой на дачу в большой коробке. И простой рыбный супчик из путассу у неё получался такой вкусный и ароматный, что запах манил к кастрюльке ещё от порога. Наверное, именно этот запах и привлек к Нининому домику бездомного облезлого кота. Вечером, возвращаясь с пруда, она увидела его на своём крыльце.
– Вот и встретились два одиночества, – пропела Нина и вынесла коту мисочку с супом. Кот, без лишних уговоров, всё съел, облизнулся и остался у Нины жить.
Наведя порядок в домике, Нина принялась за участок, вскопала небольшие грядки, посадила всего понемножку: морковку, лук, петрушку. Вычистила кустики смородины и малины, обрезав старые сухие ветки. Кот Василек ходил за хозяйкой по пятам: и в магазин, и на пруд, и спал рядом, утыкаясь носом ей в щеку. Жизнь налаживалась…
Однажды вечером, возвращаясь после купания, Нина увидела недалеко от участка машину. Машина черная, крутая.
– Наверное, очень дорогая, – подумала Нина. Когда проходила мимо, из машины вышел мужчина и спросил, нельзя ли поблизости набрать чистой воды?
– Пожалуйста, заходите, – пригласила Нина, – во дворе есть колодец.
Оказалось, что мужчина был на рыбалке на местном озере, едет обратно, а тут колесо лопнуло. А запаски нет, не позаботился. Вот, позвонил своему водителю и теперь ждет его с новым колесом. Нина, пригласила мужчину в дом, предложила поужинать. Михаил Васильевич с удовольствием согласился и она налила ему тарелочку куриного супа. А тот оторваться от тарелки не может, добавки попросил.
– Вы всё так вкусно готовите? Всё умеете? – спросил Михаил Васильевич, облизывая ложку.
– У меня к вам предложение! Может вы согласитесь готовить для меня. Я живу в городе, живу один, буду вам платить. А за продуктами вас мой водитель будет возить и в город тоже будет он привозить. Хотя бы два раза в неделю. Я хорошо вам платить буду.
И Нина не отказалась. А что, готовить она любит и готовит всегда с душой. Что она, одного мужчину не накормит, что ли?
И Нина стала Михаила Васильевича кормить. В понедельник и в пятницу, водитель Коля, увозил хозяина на работу, а потом забирал Нину и Василька (без кота никуда!) и они ехали на большой рынок, где закупали всё необходимое.
А потом Нина готовила, нет, не готовила – творила шедевры! Большая, но уютная кухня была заполнена всевозможными комбайнами, блендерами и миксерами. На плите в большой кастрюле томился борщ, в духовке запекались большие куски рыбы, в глубокой миске, под полотенчиком поднималось воздушное тесто из которого потом выпекались такие же воздушные плюшки. Не только по кухне, по всей квартире летали умопомрачительные запахи любимых Ниной приправ, сопровождавших приготовление каждого блюда.
Василек всё это время, обычно, лежал тут же, в кухне, на маленьком диванчике и спал. В конце “рабочего дня” ему доставались рыбные хвосты или мясные срезки.
Через две недели, приехав в квартиру Михаила Васильевича, Нина увидела в кухне на столе большой букет с запиской “Ниночка, теперь я люблю возвращаться домой!” Рядом лежал конверт с первой зарплатой. Нина, убирая конверт в сумочку, подумала: теперь можно будет и жильё себе поискать осенью, когда на даче будет уже холодно.
Свежие букеты теперь появлялись к каждому Нининому приезду. А однажды, в пятницу, вернулся пораньше сам хозяин и они вместе пили чай с ароматными ватрушками, а потом Михаил Васильевич сам увез Ниночку с котом (куда же без него!) на дачу и пригласил в выходные на рыбалку. И она согласилась. И Василек с ними поехал, они его рыбой кормили, а сами всё время шутили и смеялись. Ну, как дети!
А осенью Ниночка вышла за Михаил Васильевича замуж. Уезжая насовсем из маленького дачного домика, Нина взяла только большую коробку с приправами и кота. Ну, а что ещё нужно для счастья?!
Из сети ️

Агафью так никто и не прибрал к рукам. Ну а кому она была нужна — такая незавершённая? Вроде лицо у неё было ничего, даже миловидным считалось, да вот ростом не вышла — чуть больше метра с небольшим. А главное — худющая, как ветка ивы. Сухопарая, почти детская фигура — ну какая из неё хозяйка?

Парни заглядывались на её личико, а вот звать замуж побаивались: мало ли что ночью придавишь — потом ещё перед старостой отвечать. Пролетело время, годы ушли вдаль, будто быстрые тропинки среди берёз и сосен. Старожилы порой задумчиво смотрели на эти деревья и дивились: какие же они вымахали за годы! А им уже не расти — место себе на кладбище выбирать пора. Вот так быстро проходит жизнь — словно песок сквозь пальцы.

Так и прожила Агафья всю жизнь одна. Постарела, сморщилась, но осталась всё такой же миниатюрной и хрупкой. Время не согнуло её — держалась она прямо, шагала легко, почти бегом. Иногда глянешь со спины — и впрямь девчонка летит. Но стоит обернуться, как видишь лицо — морщинистое, сухое, как выжатая тряпка. Однако глаза — добрые, светлые, с какой-то детской доверчивостью. Улыбалась всегда, здоровалась со всеми.

Ещё до тридцати ей дали прозвище — Бобыль-девка. Не в обиду, конечно — просто так прилепилось. Сначала звали так за глаза, потом молодёжь привыкла называть просто «Бобылиха». И правда, какая из неё девка? Разве что походкой да фигурой.

Жила она в домике на окраине деревни, в стороне от всех. Раньше там было тихо, но с годами кладбище разрослось и подступило почти вплотную. Прохожие встречались редко — кто на огороды, кто за ягодами или грибами. Сидела Бобылиха на покосившейся лавочке у забора, улыбалась каждому путнику.

— Не страшно тебе тут одной жить, бабушка? — спрашивали порой.

— Нет, милок, мне с покойниками спокойней. Они ведь никого не обидят. А чужой сюда и не сунется.

Дом её старел вместе с хозяйкой. Без мужских рук — ни крышу поправить, ни ставни починить. Изба перекосилась, потемнела, готова была завалиться набок. В старости Бобылиха стала часто ходить по соседям — то к одной, то к другой. Больше слушала, чем говорила, но все понимали — ей просто хочется быть рядом с людьми.

Любила она и вечёрки. Придет к дому, где молодёжь собралась, станет на пороге и стоит весь вечер, улыбается, радуется, что её не прогоняют. Молодёжи было не жалко — пусть старушка радуется.

Но со временем заметили люди: Агафья показывается только вечером. Днём её давно никто не видел. Не горят у неё окна, зимой нет дыма над трубой, двор зарос травой — раньше хоть тропинка была, а теперь — луг. Говорили, судачили, да и забыли — своих дел хватает.

В этой же деревне жил Ефимка — парень удалой. Красавец, весельчак, заводила. Где гулянка — там он первый, где пляска — он в центре, где девки — он первый ухажёр. Петухи прятались, когда он выходил на улицу, женщины хихикали, мужики, хоть и ворчали, всё равно одобряли: парень, конечно, шальной, но добрый душой.

Как пустится в пляс — ноги только свистят! Гармонист Трофим подмигивал: «Да тебя бы в цирк — медведя в могилу загонишь!» А Ефимка только сильнее отбивался, пыль столбом, девки визжат, мужики головами качают: «Ну и номер!»

Правда, где Ефимка — там и приключения. То квас у старосты расплескает, то с печи прыгнет, то на ярмарке с цыганами передерётся. Однажды так кулаком по столу ударил, что щи в потолок взлетели, а ложки разлетелись по всей избе. Везде, где шум — там и он.

Девки тоже не знали покоя: то под окном запоёт, то вёдра перевернёт — и убежит смеясь. Но втихую рады — такой лихой парень, хоть и беспокойный.

Так и жил Ефимка — в танцах, драках и ухаживаниях. Но однажды встретился он с Агафьей Бобылихой — и эта встреча круто изменила его беззаботную жизнь.

Как-то на одном из вечерков у Коровиных заговорили о покойниках. Старик Никифор, с редкими зубами и бородой клином, рассказывал страшные истории: мол, бродят мертвецы по ночам, стучат в окна, воют в трубах. Девушки испуганно жались друг к другу, парни крестились и плевали через плечо — мало ли чего накаркать…

А Ефимка, ни капли не смущаясь, развалился на лавке и фыркнул:

— Да ладно вам, чего вы? Какие ещё покойники? Хоть сейчас на кладбище — мне не страшно!

Все ахнули. Бабы перекрестились и зашептались: «Ой, Ефимушка, не зазнавайся, грех это!» А дед Никифор, прищурившись, подначил:

— Ну тогда докажи, удалец. Сбегай до старой мельницы, что за погостом. Там, говорят, по ночам чёрный пес с огненными глазами шастает. Кто его увидит — три дня не проживёт. Решишься?

Мужики заёрзали, кто-то даже откашлялся нервно. А Ефимка лишь носом фыркнул, набекрень надел шапку и громко гаркнул:

— Да мне хоть десять таких собак — всех за хвост свяжу! Ждите тут, я скоро вернусь — и не один! И бабу Агафью провожу, пусть не боязно ей будет.

Он обернулся к Бобылихе, что стояла в дверях и сияла улыбкой:

— Пойдёте со мной, баба Агафья?

Старушка радостно закивала, глаза светились от неожиданного внимания.

Так и тронулись они в путь — Ефимка, разыгрывающий героя, и Бобылиха, вся в складках и платочке. Он бодро шагал, ноги задирал, но краем глаза всё поглядывал в темноту — не мелькнёт ли где зверь с огненными глазами? Но вокруг было тихо — только сверчки стрекотали и ветер шуршал листвой.

— Ну что, бабка, — бросил он бодро, — вижу, я тебе кавалер так себе, а? В твои-то годы таких не встречали?

— Ох, встречались, родимый, — прошелестела Агафья, — да не такие уж и дураки, как ты.

Ефимка фыркнул, но виду не подал. А тут уже показалась её изба — кособокая, с покосившимся крыльцом и ставнями, что чуть держались на петлях.

— Заходи, касатик, — прошептала Бобылиха, — не брезгуй убогим домом.

Ефимка сглотнул. Ноги сами притормозили. Но отступать — это уже позор.

— Да я хоть в ад зайду! — выкрикнул он, больше для себя, чем для неё.

Взбежал на крыльцо — скрип-скрип. Дверь не заперта, сама приоткрылась — тоже скрип. Перешагнул порог…

— Там, у скамьи, лежит лучина и спички, — донеслось сзади, — зажги, родной.

Ефимка застыл. В доме — темень, как в погребе. Только лучина потрескивает да сквозняк свистит в щелях. А на печи лежит… та самая Агафья, только уже не живая. Лицо сухое, как пергамент, руки сложены на груди, тело — костлявое, будто давно истлело, но не тронуто временем.

Обернулся — позади никого. Только тень от огня скользит по стене.

«Вот тебе и кавалер…» — мелькнуло у него в голове, и впервые он перекрестился дрожащей рукой.

Но Ефимка, хоть и шальной, душой был доброй. Стоит, голову задрал, думает:

«Неспроста она меня сюда привела. Другой бы убежал, а я… я не трус. Божья душа, ей покоя хочется. Значит, надо помочь.»

Плюнул через плечо, поправил пояс и решительно направился к печи.

«Ну, бабка Агафья, — мысленно обратился он к покойнице, — коли я тебе нужен — скажи, чего желаешь. А то я, хоть и лихой, не поп, не умею отпевать. По-простому хоронить буду — прости уж.»

Снял с гвоздя старое покрывало, бережно завернул в него Бобылиху — лёгкая, как сухой хворост! — и вынес на крыльцо. Лунный свет мягко осветил её морщинистое лицо.

«Сейчас, бабка, дом тебе настоящий сделаю», — пробормотал он.

Засучил рукава, нашёл доски во дворе — кое-какие ещё крепкие. Топором орудовал ловко — щепки летели во все стороны. К утру гроб стоял — не краса, но прочный, от души сделанный.

Как солнце встало, соседи повылазили. Увидели Ефимку, весь в поту, с топором — глазам не поверили.

— Что ты творишь? — закричали.

— Бобылиху хороню, — просто ответил он. — Кто поможет — добро пожаловать, кто нет — не мешайте.

Мужики переглянулись — и за лопаты. К полудню могила готова. Гроб опустили, кто-то начал «Со святыми упокой», кто просто крестился.

Когда земля покрыла могилу, Ефимка громко сказал:

— Ну, бабка Агафья, теперь спи спокойно. А я в церковь схожу, пожалуй.

И впервые в жизни — пошёл ставить свечку.

С той ночи Ефимка будто подменили. Где раньше был первым в пляс — теперь от гулянок отнекивается: «Дела, хозяйство». Где дрался — теперь сам разнимает: «Бросьте, дураки, грех это!» А девки? Раньше за ним ходили, как за хлебом, а теперь и подступиться боются — смотрит на них, как на родных.

Деревня ахала, шепталась: «Не иначе, бабка Агафья его с того света наставила!» А Ефимка лишь молча крестился и всё чаще направлял ноги к церкви.

А через год, в день поминовения Агафьи, объявил он на сходке:

— Братья, прощайте. Ухожу в Никольский монастырь — душу спасать.

Такого и представить никто не мог! Мужики остолбенели, бабы руками всплеснули: «Неужто ты, Ефимка? С ума сошёл?»

А он, глядя куда-то вдаль, тихо ответил:

— Родители двадцать лет меня учили — не выучили. А бабка Агафья… за одну ночь всё понятно сделала.

И ушёл. Без гармони, без песен — в простой рубахе, с котомкой за плечами.

А в деревне потом долго говорили, будто в ночь его ухода видели у старой мельницы не чёрного пса с огненными глазами, а две тени: высокую, в монашеской рясе с посохом… и маленькую, хрупкую старушку, которая кивала ему вслед, как будто говорила:
— Вот и славно, родимый. Вот и славно…

Когда Маша впервые увидела женщину, то поначалу решила, что перед ней — пожилая женщина. Сестра провела её в тихую и невзрачную палату, указав на свободную койку с коротким:
– Располагайтесь!

В этот миг всё вокруг ожилo — скрипнули сетки кроватей, будто в знак приветствия новоприбывшей. В такой жаркий день, когда дрема и безмолвие начинают давить на плечи, любое событие становится не просто развлечением, а настоящим праздником.

– Ну что вы, бабоньки? Полёживаем? – произнесла женщина, усмехаясь уголками губ, словно хотела подшутить над однообразием больничной жизни. Её глаза, усталые и чуть затуманенные, вспыхнули игривым огоньком. – Ты себе валяйся, работать не надо, еда сносная, да и больничный оплачивается. Чем не отдых?

Из распахнутого окна снизу, из сада, донеслось:
– Матвеева!

Женщина радостно встрепенулась:
– Меня! – И, как школьница, заспешила к окну.
«Значит, это и есть Матвеева?» – подумала про себя Маша. К ней самой никто не приходил — парня она недавно бросила, сочтя недостойным, а родители жили далеко, за сотни километров. По нескольку раз на день они слышали эту фамилию, и каждый раз кто-нибудь обязательно завистливо вздыхал: «Опять к Матвеевой!» Так в их палате появилась Тамара.

С самого начала Тамара показалась им простой, обыденной женщиной — бледной, худощавой, немного замкнутой. Но вскоре стало ясно, что это лишь внешний облик, за которым скрывается живая, острая на язык и необычайно жизненная натура. Она была ткачихой, лежала с грыжей, операция прошла успешно, но уже сейчас Тамара мечтала вернуться домой. Обязательно к первому сентября — нужно было отправлять троих детей в школу.

– Муж у меня хороший, – как бы между прочим, бросила она однажды. – Моложе меня. Второй уже.

Сначала все были уверены, что Тамаре лет под семьдесят, но нет — ей всего пятьдесят. Лишь приглядевшись внимательнее, можно было заметить, что она совсем не невзрачная. Просто болезнь высосала из неё последние силы, оставив только кожу да кости. А вот лицо… Оно просыпалось лишь тогда, когда загорались её глаза или появлялась эта особенная, почти шутливая усмешка. Из-за этой дерзкой гримасы многие качали головами:
– Ой, Томка! Озорная, видать, бабенка!

Но однажды, как-то под вечер, после очередного обхода врачей, Маша и остальные пациенты вдруг открыли для себя совершенно другую Тамару — ту, которую до этого даже представить было невозможно. Это случилось, когда Тамара заговорила о своём первом муже. Бывает так, что в долгих дорогах или в стенах больницы люди вдруг становятся щедро откровенными, будто время открывает люк в самое сердце.

Тамарино лицо преобразилось: озорная усмешка исчезла, сменившись задумчивой, мечтательной улыбкой. И вдруг стало понятно — Тамара может быть красивой. Не просто красивой, а удивительно женственной, почти поэтичной.

– Первого-то своего я люби-и-ла, – произнесла она с какой-то особенной интонацией, протягивая слово, будто пробуя его на вкус. И сразу же Маше стало ясно: речь идёт о большой, истинной любви. И ещё проскользнуло смутное сожаление — в этом протяжном «любила» чувствовалось, что второго мужа она, возможно, и любит, но по-другому, не так глубоко, не так безоговорочно. Словом, жизнь повернулась иным путём, и мечта уступила место обыденности.

– Мы с ним сызмальства друг друга знали, – продолжила Тамара, говоря медленно, словно вспоминая старую песню. Голос её зазвучал мягко, почти колыбельно. В палате воцарилась тишина. Кто-то положил мобильный, кто-то придвинулся поближе к краю матраса, чтобы ничего не упустить.

– Дома наши рядом стояли. Как маленькими были, зимой на реке, не ледке, пропадали до черноты. Никита с теткой жил, матери рано не стало, а отца он и не знал. Летом за грибами, за ягодами ватагой ходили. С Никитушкой нам всегда по пути домой — соседи ведь, как родные. А любовь наша началась с божьей коровки… – Тамара рассмеялась — хрипловато, но тепло.

– В огородах картошку мы убирали, они у нас у реки были, дополнительные. Ну, полдничаем, под берёзкой сидим. Вдруг Никита меня за руку взял, я бутылку с лимонадом до рта не донесла.
– Томка, – говорит, – у тебя по волосам божья коровка ползёт!
– Ну и сними, – отвечаю ему лениво. А он смотрит не на волосы, а мне прямо в глаза.
– Красивая, – говорит, – какая божья коровка! Тома, да у тебя и глаза, как божьи коровки, с крапинками.
А сам всё глядит на меня и вдруг покраснел. Чего это, думаю, он скраснел? И тоже внимательно так глянула ему в глаза… И как потонула. Глаза чистые, глубокие, как те лесные озёра, что после дождя стоят, в которых солнце отражается. Прожили рядом столько лет, а впервые глаза его увидела. И чувствую, словно крапивой меня по лицу хлестнули — вся враз вспыхнула. Ну, оба мы враз глаза и опустили. А вокруг все, родители и сестры с братьями, гудят-разговаривают, будто ничего и не случилось. И вдруг рассмеялся кто-то, за ним все разом захохотали. Надо мной, оказывается: я пустую бутылку ко рту подносила несколько раз и не заметила.

С этого и пошло. Повернуло меня к нему, как подсолнух к солнцу. Ему в армию идти скоро, а мы уж фактически муж и жена. Дождалась я его и мы с перепугу вылетели из родительского гнезда, да сюда, к тетке моей в город, и прикатили. Я на ткачиху училась и пошла и на эту самую нашу фабрику работать, а Никитушка тоже, на завод слесарить. Здесь и зарегистрировались. Жили, как в сказке. Ну, это, конечно, теперь, издали, кажется. А тогда жили, как все. То гладко, то с ухабами. Надо же с чего-то начинать?

Поднакопили мы и купили комнату. Стали ещё копить, чтобы на квартиру уже разменяться. Детей очень хотели оба, но думали, что вот сейчас-сейчас, только квартиру себе купим, хоть в ипотеку. На ноги встанем чуток…

Через пять лет купили в кредит. Никита сказал: – Как же мы, Тома, будем вытягивать и с дитём, и с ипотекой? У меня идея есть. Решил он вахтой на Севере год поработать, очень хорошие предложили деньги. А мне так не хотелось его отпускать, уговаривала, но нет – уперся.
– Я мужчина, – говорит, – я должен обеспечить тебе достойную жизнь.
Глянула я уже на вокзале на своего Никитушку, а он стоит, словно пастушонок, в поясе тоненький, беленький. Ну, совсем как мальчик. Заревела я, и он тоже. По плечам меня гладит…
– Не надо, – говорит, – я быстро вернусь.

Через полгода на той стройке придавило его – с крана сорвалась плита. Выплатили мне компенсацию, ипотеку я погасила.

Говорят, жена – мужняя половина. А он моей половиной был. И с тех пор половину меня будто убили, как полумертвая стала. Снаружи не видно — шучу даже, а всё равно полумертвая. Как-то ночью села я на постели, луна в окошко светила, оглядела свою квартиру в тридцать два метра. Она при луне-то ещё большей мне показалась. А сижу-то я в ней одна, сама себе лишняя, никому на свете не нужная. Мать моя от рака сгорела, следом за ней и отец – то ли стресс, то ли чё… Да и возраст, я ж у них поздняя, последыш.

И подумала я тогда: что же, Томка, помирать будем! И тут же другая мысль: умру я, и всё со мной умрет, будто и не было. И Никита умрет, потому что живет он теперь только в моей памяти. Нет, буду жить! Заведу себе сыночка, назову Никиткой… И будем мы с ним жить, как другие живут.

Решить-то легко, а как выполнить? От кого попало тоже не хочется. Включила я свет, в зеркало примерилась внимательно так, мужским вроде бы глазом: глядит на меня тетка не старая и не молодая, глаза потухшие, худющая. И ничего-то в ней нет, что мужикам нравится. Никогда я не была красавицей, это только Никита во мне красоту развидел. Да и отвыкла я, ни на кого столько лет не глядела. Они на меня тоже давно глядеть перестали. Да и что они после моего Никитки…

И всё-то же обновила косметику, даже раз сходила в бар, где у нас любят знакомиться. А все молодые кружатся и посматривают только на молоденьких ягодок. С подругой моей завели знакомство, а я весь вечер просидела там невидимкой, только стыда набралась. Ведь вот, поди ж ты, на работе, с друзьями, я бойкая, все слова нужные у меня под рукой, а в таком деле робкая совсем, непривычная. В бары и кафе я больше не ходила, однако решения своего не отменила.

А тут неподалеку старички одни квартиранта пустили. Моложе меня мужчина, только нелюдимый какой-то, сумрачный. У него, оказывается, своя беда: жена загуляла. Любил он ее очень, но как узнал, что другой у нее появился, ушел. Подал на развод. Ну, суд развел их, конечно. Остался гол, как сокол. Дал он мне как-то бельишко постирать, у него машинки стиральной не было. Через день пришел он за ним. Раз пришел, два пришел. Ну, на меня, может, он так и не взглянул бы, да одиночество нас сосватало. Забеременела я. И такое меня счастье охватило! Сказала Володе:

Когда Маша услышала, что Тамара сказала Володе: «Жду ребенка», она ожидала реакции — гнева, обиды, возмущения. Но Володя просто сидел за столом, бездумно позвякивая ложечкой в стакане. Он даже не поднял глаз, когда спросил:

– Ну и что?

Словно речь шла о чем-то совершенно постороннем, будто его это не касалось. Слова прозвучали так равнодушно, что Машу охватила злость.

– А то, – с нажимом произнесла Тамара, – мой дружочек Володенька, что теперь мы с сыном вашим не нуждаемся. До свиданьица!

Володя медленно оторвал взгляд от стакана, недоумённо посмотрел на неё, потом резко встал:

– И всё?!
– И всё!

Они больше не разговаривали. Иногда встречались на улице — ни приветствия, ни прощания. Только холодное молчание вместо былой близости.

Если бы эта история случилась с кем-то другим, Маша бы, возможно, фыркнула: «Ну и зачем ей ребёнок? Зачем вообще нужны дети?» Но сейчас она молчала, затаившись внутри себя, как зритель в тёмном зале перед экраном, ожидающий трогательной развязки. Она чувствовала — в этой истории есть что-то настоящее, глубокое, несгибаемое. Что-то, что не исчезло со временем. Что-то из тех ценностей, на которых держится мир: семья, любовь, дети, дом. Не модные сумки, заграничные фото или инъекции красоты, а именно простые, почти забытые вещи — тепло, забота, ответственность.

Тамара родила. И хотя она мечтала о сыне, который станет живым напоминанием о Никите, судьба подарила ей двоих дочерей — Катю и Карину. Сначала Тамара заплакала — не от радости, а от страха. Две маленькие жизни, две маленькие души. Как же она справится? Как научит их быть добрыми, честными, любимыми? Как вырастить их одна?

И тогда, лежа в роддоме, она начала ждать Володю. Может, он придет? Может, хоть раз взглянет на девочек? Хотя бы одним глазком… Но каждый день проходил, а он не появлялся. Сердце её сжималось от горечи и стыда. Ей казалось, что она предала память Никиты, что поступила эгоистично, заведя детей ради себя, чтобы заполнить пустоту.

Но однажды вечером раздался стук в дверь. На пороге стоял Володя — мрачный, как всегда, с помятой кепкой в руках.

– Ну, с чем тебя поздравить?
– Ни с чем, – ответила Тамара, пряча боль. – А с кем?

– Мальчонка, значит, у тебя не получился, – сказал он. И вдруг — словно солнце пробилось сквозь плотные тучи — на лице его мелькнула слабая, но всё же настоящая улыбка.

Он подошёл к кроватке. Катька и Каринка мирно спали, щёчки розовые, волосики аккуратно расчесаны. Тамара старалась, чтобы всё было в порядке — для них, для этого момента. И вот он здесь. Стоит рядом. Смотрит. И вдруг говорит:

– Мать… а мать…

Эти слова будто открыли замок в её сердце. Оно дрогнуло, потеплело. Она хотела ответить грубо, но голос вышел шепотом:

– Чего?
– Вроде на меня похожи, а?

Они постояли над колыбелью, ничего не говоря. Ни планов, ни обещаний. Просто были вместе. А уже на следующий день Володя принёс узелок — немного одежды, игрушку, хлеб. Так началась их семья. Без громких признаний, без слов о любви. Просто — рядом. Постоянно. Верно.

Позже Тамара осторожно спросила:

– Ты Светку ещё любишь?
– Чудная ты, Томка, – покачал головой Володя. – Как я могу её любить, если она мою любовь ногой растоптала?

С тех пор они больше не говорили об этом. Просто жили. Растить двух девочек — задача не из лёгких. Но прошло несколько лет, и когда Тамаре было уже под сорок, она неожиданно забеременела снова. На этот раз родился сын. Никитка. Так, как она и мечтала. Они с Володей решили официально оформить отношения. Пришли в загс. И только переступили порог, как Тамара увидела молодого человека — белокурого, стройного, с такими знакомыми чертами лица. Её сердце замерло. Это был он. Никита. Или его призрак. Или воспоминание. Или сама любовь, которая не умерла, а просто сменила форму.

Регистраторша спросила:

– Какую фамилию берёте — новую?

Тамара задумалась. Все в семье — Гончаровы. А она — Матвеева. По первому мужу.

– Эту оставим… старую, – сказала она твёрдо.

Годы прошли. Однажды соседка спросила:

– А Володя что тебе сказал?
– Ничего. Почти никогда. Только один раз…

Он сфотографировался с девочками — они просили долго, и он не смог отказать. Маша повесила портрет на стену, где уже висела свадебная фотография с Никитой. И тогда Володя сказал:

– Тома, я знаю, ты первого мужа своего до сих пор любишь. Я это понимаю и не осуждаю. Только нехорошо, что мы оба здесь, рядом. Убери одну из фотографий.

Она убрала ту, где была с Никитой. Но не потому, что перестала его любить. А потому, что теперь — семья. Дети. Новое время. Новая жизнь.

Когда Маша спросила:

– А ты его любишь?

Тамара замолчала. Потом твёрдо и спокойно ответила:

– Первого мужа я любила… А это совсем другое — семья, дети…

– А он тебя?

– И для него тоже — семья, дети…

На следующее воскресенье пришла очередь посещений. Юная медсестра, с добродушным, чуть детским лицом, то и дело заглядывала в палату:

– Матвеева, к вам пришли!

Первой пришла подруга с работы — с большим тортом от всего коллектива:

– Ты только посмотри на нас! Мы работаем, а ты тут отдыхаешь! Когда выпишут-то, Том?

Затем вбежал Никитушка — как озорной вихрь. Он спешил, но успел рассказать главное: как поймал змею в лесу. Тамара дала ему коробку с тортом, но другие пациентки взволновались:

– Как так — ему одному?!

– Пусть. Он маленький. Девочки его, небось, без меня обижают.

– Ну да, такого обидеть…

После Никиты пришла Катя — с вареньем от соседки. Заботливо напомнила:

– Мам, ты ешь всё, что дают там у вас. Поправляйся, мам, слышишь?

Затем примчалась Каринка — весёлая, как птица, полная света и смеха. В комнате сразу стало легче. А Володя не пришёл — он ремонтировал погреб, объяснила Тамара. Там, за домом, им нужен был порядок перед сбором картошки.

Через несколько дней Тамару выписали. Маша и остальные женщины собрались у окна, чтобы проводить её. На скамейке у клумбы сидели две девочки — точь-в-точь как две капли воды — Катя и Карина. А чуть поодаль стоял Володя — невысокий, в рабочей одежде, курил, затягиваясь глубоко, будто хотел найти в дыме ответы на все свои вопросы.

– Тамара, пока! До свидания, Тома! – закричали из окон. Теперь вся её семья стала близкой и им.

Тамара весело помахала рукой. Володя спокойно встретил их взгляды, но не улыбнулся. Маша представляла его моложе, но на самом деле его лицо было изборождено морщинами, брови срослись в суровую линию. Он казался человеком, которому трудно улыбаться. Но внезапно — Маша едва не замерла — выражение его лица изменилось.

Медленная, почти стеснительная улыбка тронула уголки губ. Он попытался спрятать её, нахмурился, но не смог. Улыбка победила. Он сделал шаг навстречу Тамаре. Подбежали девочки. Тома, смеясь, провела рукой по Катиной косе, шутливо ткнула Каринку, поискала глазами Никитушку. И вот они — четверо, как единое целое, как маленькое солнце, вокруг которого вращается весь их мир.

Среди говора и смеха Маша услышала два голоса: глуховатый мужской:

– Ну, мать, совести в тебе нет: совсем забыла семью!

И напевный, почти юный:

– Оте-е-ц ты наш!

Тамара похлопала Володю по плечу — с добрым снисхождением:

– А небритый, а заросший!
– Да понимаешь, мать…

Они пошли к воротам. А Маша вдруг поняла: это и есть любовь. Не такая, как с Никитой. Не такая яркая, но глубокая. Не такая страстная, но настоящая. Та, что остаётся. Та, что растёт. Та, что вместо одной принимает другую, не отвергая, а сохраняя.

Она вспомнила слова Тамары: «Первого-то своего я люби-и-ла!» и: «А это совсем другое — семья, дети…»

«Да ведь это ж любовь!» — мысленно повторила Маша.

И поняла: Тамара знает это лучше всех. Ей не нужно было открывать глаза — она давно видела. А Маше вдруг захотелось разобраться в своей жизни. Найти своё настоящее. Сохранить его. Не растоптать своими же ногами.