Интересное тут

— Ты не представляешь, Галка, я, кажется, в прошлом месяце ещё женой была, а сейчас — хозяйка холостяцкой квартиры.

— Как это?!

— Да всё просто: не подписала бумажку. Вот и осталась с квадратными метрами, но без мужа и родственников.

— Ну ты посмотри на них… Сидят, значит, в моей кухне, едят мою селёдку, и при этом умудряются намекать, что мне «одной много» — с горечью сказала Елизавета, глядя, как Виктор второй раз за вечер наполняет свою тарелку салатом, даже не предложив помочь с уборкой.

Кухня была тёплая, немного тесная — особенно когда набивается пять человек. Потолок низковат, лампа с пластиковым абажуром качается от каждого движения, и пахнет жареной картошкой с луком. По радио, которое трещало с подоконника, шёл какой-то шансон, Людмила Сергеевна шептала Маше — снохе своей новой, явно что-то про Лизку.

— А ты чего как неродная? — Людмила Сергеевна вытянула губы, будто собиралась сказать «дура», но сдержалась. — Мы ж семья! Виктору с Машей скоро малыш! А у тебя — квартира. Ну и что, что по наследству? Не в могилу ж её с собой унесёшь!

Елизавета облизнула сухие губы. Ей было 42, выглядела она на пять лет моложе, но сегодня чувствовала себя пенсионеркой с подскочившим давлением. В глазах — раздражение, в груди — дрожь. И в голове крутилось только одно: «Это вообще что за сборище? Я кого в дом пускала?»

А ведь всё начиналось нормально. Андрей — её муж — вечно вялый, но с виду нормальный. Когда женились, он хоть что-то решал. Сейчас — сидит, мнёт салфетку и глядит в тарелку. Как будто его тут нет.

— Слушай, Андрей, может ты скажешь что-нибудь? — Елизавета резко повернулась к нему, — Или ты опять в «нейтралитете»? У тебя тут мать уже моей квартирой распоряжается, а ты жрёшь молча. Нормально?

Андрей замер, как загнанный кролик. Ему было 45, высокий, с начинающейся лысиной и лишними 10 кило на пузе. На вид — интеллигент, на деле — мягкий, как мармелад.

— Ну, Лиз… Мамка просто говорит… Типа, раз у нас с тобой детей нет, а у Вити будет… Ну, логично же…

— Что логично?! — сорвалась она. — То, что ты согласен, чтоб меня выкинули из моей же квартиры, а потом приютили где-нибудь на балконе у твоей матери?!

Маша, до этого молчавшая, вяло улыбнулась, поглаживая свой небольшой животик.

— Мы же не против, если вы к нам потом… Ну, в комнату. Мы Людмиле Сергеевне уже обещали, что у неё будет помощь, как ребёнок родится. А вам-то что, вы всё равно вдвоём…

— Спасибо, конечно, — Елизавета встала, убирая тарелки со стола. — Я ж только и мечтала — доживать в проходной комнате, где орущий младенец и тёща за стенкой. А может мне ещё и ночную няню подрабатывать?

Людмила Сергеевна сжалась, но не замолчала.

— Не надо с сарказмом. Мы ж по-хорошему! Просто, ну ты же понимаешь… Сейчас такие цены. Виктору ипотеку не дадут, у Маши декрет, а ты… у тебя всё есть. Просто переоформим — и всё. Дарственную. Мы ж семья!

— «Дарственную»… — тихо повторила Елизавета, почувствовав, как кровь приливает к вискам. — А если я откажусь?

Наступила пауза. Даже радио заткнулось — перешло на новости.

— Тогда, боюсь, ты очень разочаруешь своего мужа, — прошептала свекровь, — и можешь остаться одна.

— Лучше одна, чем с вами, — отрезала она, и со звоном опустила вилку в раковину.

Через два дня Людмила Сергеевна объявилась снова. Без предупреждения. Стояла в дверях, держа в руках пластиковую папку.

— Вот тут образец. Юрист у нас хороший, всё подготовил. Подпишешь — и всё по закону. А ты остаёшься жить с нами. У меня место есть. И холодильник большой, — усмехнулась. — Хватит и тебе, и нам.

— Уходите. — Голос Елизаветы был ледяным. — Я не буду подписывать ничего. Эта квартира — моя. Моя мать пахала на ней всю жизнь, и я ухаживала за ней до последнего дня. А вы тут разложили уши и руки. Не выйдет.

Людмила Сергеевна прищурилась.

— Ах вот как? — Она шагнула внутрь. — Значит, ты против семьи? Ну смотри, Лизочка. Я тебя предупреждала. Мы с Витей настроены серьёзно.

— Пожалуйста, идите. Или я сейчас вызову участкового. За вторжение.

Андрей пришёл вечером. Бутылку принёс. Как всегда, когда чувствует, что натворил. Сел в коридоре на табуретку, будто наказанный мальчик.

— Лиза, ну может… ну можно же по-другому. Просто оформим, чтобы… ну… а жить останемся так же. Вместе. Никто тебя не выгоняет.

Она молча подошла. Смотрела на него сверху вниз.

— Андрей. Ты меня не слышишь? Они хотят, чтобы я добровольно всё отдала. Мать твоя шантажирует, а ты… ты в меня не веришь. Ты меня не защищаешь. Ты вообще… кто мне теперь?

Он вскочил.

— Я тебе муж! Мы 12 лет вместе, Лиз! Ты чё, из-за каких-то бумажек…

— Эти «бумажки» — это моя жизнь. А ты — уже нет.

Вечером она написала заявление на развод. Текст дрожал, как руки. Потом откинулась на спинку кресла и заплакала. Не громко. Без истерики. Просто — всё. Дальше не будет «мы». Будет «я». И будет квартира. Потому что уж кто-кто, а она не для того всё это выстраивала, чтобы её потом выставили с пакетом вещей в коридоре.

Андрей собрал чемодан и вышел молча. Без скандала. Без крика. Только под конец, стоя на пороге, тихо сказал:

— Ты зря так. Мы ведь могли всё по-человечески.

Она посмотрела ему в глаза.

— Я и поступаю по-человечески. Просто впервые — по отношению к себе.

— Ну не плачь, Лизок… Не дура ж ты — молодец. Хоть одна из нас не дала себя ободрать, как липку.

— Не плачу я, Галь. Это просто чай. Горячий. Глаза щиплет.

Через неделю в её подъезде стали пропадать объявления с надписью: «Ищу порядочную женщину для сдачи комнаты». Кто-то отрывал их. А кто-то написал поверх шариковой ручкой: «А то вдруг свекровь придёт и выгонит».

Елизавета жила в подвешенном состоянии. Андрей ушёл — и это было легче, чем она думала. Даже пустая сторона кровати по утрам ощущалась скорее как освобождение, чем как потеря. Он ничего не забрал, кроме вещей. Даже свой кружевной халат для душа оставил. Ну и штопаные носки в комоде.

Но мир вокруг неё бурлил.

Виктор ей звонил. Несколько раз. Один раз пьяный. Голосом обиженного подростка:

— Ты чего такая, а? Я ж тебя уважал. Ты нам как сестра была! А теперь враг семьи? Нам ведь жить негде, Машка на сносях! А ты — держишься за стены. Эгоистка!

На это она просто отключила звук. Поначалу дрожала, но потом поняла: пусть говорит. Пусть все говорят. Главное — чтобы дверь была закрыта.

Но однажды — не была.

В воскресенье она пошла за молоком. Минут на пятнадцать. Возвращается — замок вроде как цел, а внутри… Людмила Сергеевна. Стоит посреди зала, в руках — та самая папка. И ещё — Маша. С сумкой. Живот — уже заметный. И с ней Виктор — куртку снимает, словно домой вернулся.

— Вы что тут делаете?! — голос Елизаветы сорвался в визг. — Как вы вошли?!

— Андрей дал ключ. Он же пока не выписан, — спокойно сказала Людмила Сергеевна, не мигая. — Мы пришли по-хорошему. Маша не может жить в той тесноте. А тут место — море.

— Это МОЯ квартира! — Елизавета подошла ближе, плечи дрожали, голос трескался. — Вы не имеете права тут быть!

Маша развела руками:

— Ну давайте по закону разбираться. Ты же взрослая женщина. Не хочешь по-доброму — будет через суд.

— Через какой суд?! — Елизавета буквально вскочила. — У меня документы! Свидетельство о наследстве, регистрация, выписка из ЕГРН! Я один собственник. Всё!

— Ага, но мы с Андреем — супруги. Пока ещё. А значит, ключ — законен, — Людмила Сергеевна усмехнулась. — А тебе никто не мешал дверь сменить.

— Вон! — Елизавета схватила с вешалки плащ и бросила в них. — Вон из моего дома!

— Ой, не ори! — заорал Виктор. — Мы тебе ничего не ломаем! Мы просто зашли, между прочим! Нам что, в подъезде стоять?!

Всё произошло за минуту. В ней сработало что-то животное, как на пожаре. Она подлетела к Маше, схватила сумку — выволокла за порог. Потом толкнула Виктора, и он врезался плечом в косяк. Даже не успел выругаться. А потом — Людмилу Сергеевну. Не била. Просто вытолкнула, сильно, с размахом, в плечо. Та вскрикнула: «Ты чё творишь, стерва?!», но уже стояла за дверью.

Дверь захлопнулась с грохотом. Из глаз лились слёзы, тело трясло. Она села прямо на пол, среди обуви. Сердце стучало в ушах. Никогда она так не кричала. Никогда не толкала людей. Но они ведь вторглись. Вломились. И всё будто по закону. «Ключ дал, муж же…» Как в дурдоме.

Через два дня пришло письмо. Заказное. С уведомлением.

Исковое заявление о разделе совместно нажитого имущества.

В глаза сразу бросились слова: «квартира, нажитая в браке», «доли», «в интересах семьи», «с учётом беременности близкого родственника».

Она села. Письмо упало на пол. Рядом лежала чашка с кофе. Он был холодный. Как всё теперь.

Позвонила подруга — Галя.

— Лиз, слышала. Они что, совсем озверели?

— Ага. Делить хотят. То есть… Я, оказывается, нажила квартиру с Андреем. За которую он не платил ни копейки, даже за свет. Ни копейки, Галь!

— Слушай. Надо к юристу. Прямо сейчас.

Юрист был вежливый, молодой. Сидел в офисе, пахло пылью и принтером. Просмотрел бумаги, иск, свидетельство о праве на наследство.

— Не переживайте. У них нет шансов. Это наследство. Не является совместно нажитым, даже если вы в браке. Только если бы вы продавали, покупали — тогда другое. А тут… Очередная попытка надавить. Подайте встречный — на признание иного имущества за вами. И срочно меняйте замки. Прямо сегодня.

— Спасибо. — Голос у неё сорвался. — А если… они ещё придут?

— Вызывайте полицию. Угроза вторжения. У вас все документы.

Она вернулась домой. Заказала нового слесаря. Замки поставили хорошие, с перекодировкой. Вечером написала Андрею: «Замки поменяла. Уведомляю. Твои родственники сюда больше не войдут. Без суда.»

Ответ был сухой:

«Понятно. Раз ты выбрала путь войны — будет война.»

И всё. Внутри сжалось.

Ночью снился кошмар: Людмила Сергеевна с топором ходит по её квартире и сносит стены. Смеётся. А Маша рядом, с животом наперевес, говорит: «Ты же сама нас сюда пустила… Сама…»

Утром она села, включила ноутбук. Написала заявление на выписку Андрея через суд. Там было много страниц, но суть одна:

«Он здесь не живёт. И жить не будет.»

С того дня она начала подбирать себе адвоката. Не просто юриста, а боевого. Такого, чтоб знал, как отбиваться от таких «семеек».

Потому что это была не бытовуха. Это была оккупация.

И теперь — она была в обороне.

— Лиза, ну не молчи. Они опять звонили? — голос Гали в трубке звучал тревожно, как у медсестры, которая боится заглянуть под бинт.

— Звонили. Адвокат Виктора. Сказал, что если не «пойду навстречу молодой семье», они подадут заявление о временном вселении. Представляешь? ВРЕМЕННОМ. Пока «не решится судьба квартиры». Как будто я — не человек, а проходной двор.

Прошло два месяца. Бракоразводный процесс шёл вяло, как просроченный майонез. Андрей не являлся. Только слал через суд свои объяснения. Всё в стиле: «Я не был против, но и не знал», «мама хотела как лучше», «квартиру действительно не покупали, но…»

Адвокат Елизаветы — строгая тётка с выражением лица «не пытайся мне врать, я видела хуже» — хлопала папками и говорила:

— Они тянут время. Надеются, что вы сдадитесь. Или сделаете глупость. Не делайте. Никаких контактов. Всё только через меня.

Но терпение не резиновое.

В марте — на 8-е число, между мимозой и просроченным «Рафаэлло» — Людмила Сергеевна пришла прямо к ней на работу.

В бухгалтерию. Где сидели шесть женщин, и у каждой — слух лучше, чем у радистки на подводной лодке.

— Лиза, я как мать! Как женщина! Ты не можешь быть такой бессердечной! — заголосила она прямо у гардероба, вцепившись в ворот куртки Елизаветы. — Ты что, не видишь, Маша вот-вот родит! Ребёнку нужен угол!

— У вас есть угол, — сжала губы Елизавета, стараясь говорить тихо. — У меня есть квартира. В ней никто не будет жить, кроме меня. Ни ты, ни Виктор, ни Маша, ни их новорождённый. Это моя позиция. Последний раз объясняю. Отстаньте.

— Ах ты ж… неблагодарная! — свекровь отпрыгнула, как ужаленная. — Я тебе сына вырастила! А ты?! Квартирами прикрываешься! Само́й жить некому будет, вот увидишь!

Сотрудницы замерли, одни — с губами, намазанными розовым блеском, другие — с чашками кофе у рта.

Елизавета вздохнула:

— Если не уйдёте, вызову полицию. И вас, и вашего «выросшего сына», и его беспомощную жену — всех туда отведу. Там объясните, чего вы хотите.

И Людмила Сергеевна… ушла. А по пути прошипела:

— Ты себе могилу роешь. Сама. И без лопаты.

В апреле суд наконец развёл их. Брак аннулирован. Но это был не конец — а только снятие тормозов.

Теперь Елизавета пошла в наступление.

Подала иск о выписке Андрея. Суд назначили на июнь.

Она наняла оценщика. Выяснила: квартира выросла в цене на миллион. И теперь брат с беременной женой ещё сильнее хотели туда въехать.

На слушании Андрей явился. В костюме. Тот самый, в котором они венчались — только теперь мятый, с пятном у манжета.

— Я не хочу конфликтов, — начал он вяло. — Но я тоже человек. Я тут был прописан. У меня там зубная щётка лежала.

Елизавета хмыкнула. Судья подняла глаза от бумаг:

— Простите, вы хотите сказать, что наличие зубной щётки даёт вам основание проживать в жилом помещении, собственником которого является истец?

— Ну… — Андрей замялся. — Просто я не хочу, чтобы младший брат с женой остались на улице.

— А я не хочу, чтобы у меня в квартире кто-то устраивал детский сад, не спросив! — Елизавета поднялась. — Уважаемый суд, он не жил там уже полгода. У меня есть коммунальные квитанции, выписки, показания соседей. Более того, он передал ключи третьим лицам — своей матери, брату, беременной невестке — без моего согласия. Вторглись в мою собственность. Я боюсь за свою безопасность. Я женщина. Я одна.

Пауза. Судья хмыкнула. Записала что-то.

— Слушание окончено. Решение будет готово в течение пяти дней. Всем спасибо.

Через пять дней пришёл конверт. Суд удовлетворил иск. Андрей — выписан. Никаких долей. Никаких прав. Квартира — только её.

Она села у окна. В руках — письмо. Впервые за всё время — не от юристов. От Маши.

Короткое. Ручкой. Неряшливо:

Лиза, ты победила. Надеюсь, тебе теперь хорошо. Мы уехали в Липецк. Виктор без работы, мать вся на нервах. Ребёнок — на подходе. Пусть тебе всё это аукнется. Елизавета вздохнула. Сложила письмо. Выкинула.

Лето началось жаркое. В квартире — тишина. На подоконнике — кофе, пар от кружки. В окне — небо. Без людей. Без ультиматумов.

Она выдохнула. Медленно. Глубоко.

И впервые — с улыбкой.

Зеркало в спальне отражало знакомую картину: я поправляла складки скромного серого платья, которое купила три года назад в обычном магазине. Дмитрий стоял рядом, застегивая запонки на белоснежной рубашке — итальянской, как он не уставал подчеркивать при каждом удобном случае.

— Ты готова? — спросил он, не глядя в мою сторону, сосредоточенно смахивая несуществующие пылинки на своем костюме.

— Да, можем ехать, — ответила я, в последний раз проверив, аккуратно ли уложены волосы.

Он наконец повернулся ко мне, и я увидела в его глазах знакомое выражение легкого разочарования. Дмитрий молча оглядел меня с головы до ног, задержавшись на платье.

— А поприличнее у тебя ничего нет? — произнес он тоном, в котором сквозила привычная снисходительность.

Эти слова я слышала перед каждым корпоративным мероприятием. Каждый раз они причиняли боль, словно укол — не смертельный, но неприятный. Я научилась не показывать, как мне больно. Научилась улыбаться и пожимать плечами.

— Это платье вполне подходящее, — сказала я спокойно.

Дмитрий вздохнул, будто я снова его подвела.

— Ладно, поехали. Только постарайся особо не выделяться, хорошо?

Мы поженились пять лет назад, когда я только закончила экономический факультет, а он работал младшим менеджером в торговой компании. Тогда он казался мне амбициозным, целеустремленным молодым человеком с блестящими перспективами. Мне нравилось, как он говорил о своих планах, как уверенно смотрел в будущее.

За эти годы Дмитрий действительно поднялся по карьерной лестнице. Теперь он старший менеджер по продажам, ведет крупных клиентов. Деньги, которые он зарабатывал, шли на его внешний вид: дорогие костюмы, швейцарские часы, новая машина каждые два года. «Имидж — это все,» — любил повторять он. «Люди должны видеть, что ты успешен, иначе с тобой не будут иметь дела.»

Я работала экономистом в небольшой консалтинговой фирме, получала скромную зарплату и старалась не обременять семейный бюджет излишними тратами на себя. Когда Дмитрий брал меня на корпоративы, я всегда чувствовала себя не в своей тарелке. Он представлял меня коллегам с легкой иронией: «Вот вывел свою серенькую мышку в свет.» Все смеялись, а я улыбалась, делая вид, что мне тоже смешно.

Постепенно я начала замечать, как изменился мой муж. Успех вскружил ему голову. Он начал свысока относиться не только ко мне, но и к своим работодателям. «Я втюхиваю этим лохам барахло, которое производят наши китайцы,» — говорил он дома, потягивая дорогой виски. «Главное — правильно подать товар, и они купят все, что угодно.»

Иногда он намекал на какие-то дополнительные источники дохода. «Клиенты ценят хорошее обслуживание,» — подмигивал он. «И готовы за него доплачивать. Лично мне, понимаешь?»

Я понимала, но предпочитала не вдаваться в детали.

Все изменилось три месяца назад, когда мне позвонил нотариус.

— Анна Сергеевна? Это касается наследства вашего отца, Сергея Михайловича Волкова.

Сердце екнуло. Отец ушел из нашей семьи, когда мне было семь лет. Мама никогда не рассказывала, что с ним стало. Я знала только, что он где-то работает, живет своей жизнью, в которой нет места для дочери.

— Ваш отец скончался месяц назад, — продолжал нотариус. — Согласно завещанию, вы являетесь единственной наследницей всего его имущества.

То, что я узнала в нотариальной конторе, перевернуло мой мир. Оказалось, отец был не просто успешным бизнесменом — он создал целую империю. Квартира в центре Москвы, загородный дом, машины, но главное — инвестиционный фонд, владеющий долями в десятках компаний.

Среди документов я нашла название, которое заставило меня вздрогнуть: «ТрейдИнвест» — компания, где работал Дмитрий.

Первые недели я пребывала в шоке. Каждое утро просыпалась и не могла поверить, что все это реальность. Мужу я сказала только, что сменила работу — теперь работаю в инвестиционной сфере. Он отнесся к этому равнодушно, лишь пробурчал что-то о том, что надеюсь, зарплата будет хотя бы не меньше прежней.

Я начала разбираться в делах фонда. Экономическое образование очень помогало, но главное — мне это было действительно интересно. Впервые в жизни я чувствовала, что занимаюсь чем-то важным, что имеет настоящее значение.

Особенно меня интересовала компания «ТрейдИнвест». Я попросила встречу с генеральным директором Михаилом Петровичем Кузнецовым.

— Анна Сергеевна, — сказал он, когда мы остались наедине в его кабинете, — должен сказать честно: дела компании идут не очень хорошо. Особенно проблемы с отделом продаж.

— Расскажите подробнее.

— У нас есть один сотрудник, Дмитрий Андреев. Формально он ведет крупных клиентов, обороты большие, но прибыли практически нет. Более того, многие сделки убыточны. Есть подозрения в нарушениях, но доказательств пока недостаточно.

Я попросила провести внутреннее расследование. Не называя истинных причин своего интереса к этому конкретному сотруднику.

Результаты расследования пришли через месяц. Дмитрий действительно присваивал деньги компании, договариваясь с клиентами о «персональных бонусах» за сниженные цены. Сумма была внушительной.

За это время я успела обновить гардероб. Но, верная себе, выбирала неброские вещи — просто теперь они были от лучших дизайнеров мира. Дмитрий не заметил разницы. Для него все, что не кричало о цене, оставалось «серой мышиностью».

Вчера вечером он объявил, что завтра у них важное корпоративное мероприятие.

— Отчетный ужин для топ-менеджмента и ключевых сотрудников, — важно сообщил он. — Будет все руководство компании.

— Понятно, — ответила я. — Во сколько нужно быть готовой?

Дмитрий посмотрел на меня с удивлением.

— Тебя я туда не возьму, там будут приличные люди, не твой уровень, — заявил он, не зная, что я владею компанией, в которой он работает. — Понимаешь, это серьезное мероприятие. Там будут люди, которые решают мою судьбу в компании. Я не могу позволить себе выглядеть… ну ты понимаешь.

— Не совсем.

— Анечка, — он попытался смягчить тон, — ты прекрасная жена, но ты понижаешь мой социальный статус. Рядом с тобой я выгляжу беднее, чем есть на самом деле. Эти люди должны видеть во мне равного себе.

Его слова причинили боль, но уже не такую острую, как раньше. Теперь я знала себе цену. И знала цену ему.

— Хорошо, — сказала я спокойно. — Развлекайся.

Сегодня утром Дмитрий уехал на работу в приподнятом настроении. А я надела новое платье от Диор — темно-синее, элегантное, которое подчеркивало мою фигуру, но при этом оставалось сдержанным. Сделала профессиональный макияж и укладку. Взглянув в зеркало, я увидела совсем другого человека. Уверенного, красивого, успешного.

Ресторан, где проходило мероприятие, я знала — один из лучших в городе. Михаил Петрович встретил меня у входа.

— Анна Сергеевна, рад вас видеть. Вы выглядите прекрасно.

— Спасибо. Надеюсь, сегодня мы сможем подвести итоги и наметить планы на будущее.

Зал был полон людей в дорогих костюмах и платьях. Атмосфера деловая, но располагающая. Я общалась с руководителями других подразделений, знакомилась с ключевыми сотрудниками. Многие знали меня как нового владельца компании, хотя это пока не было публичной информацией.

Дмитрия я заметила сразу, как только он вошел. Он был в своем лучшем костюме, с новой стрижкой, выглядел уверенно и важно. Обводил взглядом зал, явно оценивая присутствующих и свое место среди них.

Наши глаза встретились. Сначала он не понял, что видит. Потом его лицо исказилось от злости. Он решительно направился ко мне.

— Что ты здесь делаешь? — прошипел он, подойдя вплотную. — Я же сказал тебе, что это не для тебя!

— Добрый вечер, Дима, — ответила я спокойно.

— Немедленно убирайся отсюда! Ты меня позоришь! — Он говорил тихо, но яростно. — И что это за маскарад? Опять надела свои мышиные тряпки, чтобы унизить меня?

Несколько человек начали оглядываться в нашу сторону. Дмитрий это заметил и попытался взять себя в руки.

— Слушай, — сказал он уже другим тоном, — не устраивай сцен. Просто тихо уйди, и мы дома все обсудим.

В этот момент к нам подошел Михаил Петрович.

— Дмитрий, вижу, вы уже познакомились с Анной Сергеевной, — сказал он с улыбкой.

— Михаил Петрович, — Дмитрий мгновенно переключился в режим подобострастия, — я не приглашал свою жену. Честно говоря, лучше бы ей поехать домой. Это все-таки деловое мероприятие…

— Дмитрий, — Михаил Петрович посмотрел на него с удивлением, — но именно я пригласил Анну Сергеевну. И никуда она не поедет. Она, как владелец компании, должна присутствовать на этом отчетном мероприятии.

Я наблюдала, как информация доходила до сознания моего мужа. Сначала недоумение, потом осознание, потом ужас. Цвет медленно сходил с его лица.

— Владелец… компании? — переспросил он еле слышно.

— Анна Сергеевна унаследовала контрольный пакет акций от отца, — пояснил Михаил Петрович. — Она теперь наш основной акционер.

Дмитрий смотрел на меня так, словно видел впервые. В его глазах я читала панику. Он понимал, что если я знаю о его махинациях, то его карьере конец.

— Аня… — начал он, и в его голосе появились нотки, которых я никогда раньше не слышала. Мольба. Страх. — Аня, нам нужно поговорить.

— Конечно, — согласилась я. — Но сначала давайте послушаем отчеты. Ради этого мы здесь и собрались.

Следующие два часа были для Дмитрия пыткой. Он сидел рядом со мной за столом, пытался есть, поддерживать беседу, но я видела, как он нервничает. Его руки дрожали, когда он поднимал бокал.

После официальной части он потянул меня в сторону.

— Аня, выслушай меня, — он говорил быстро, заискивающе. — Я понимаю, что ты, наверное, знаешь… то есть, может быть, тебе что-то сказали… Но это все неправда! Или не совсем правда! Я могу все объяснить!

Этот жалкий, униженный тон был мне еще более противен, чем его прежнее высокомерие. По крайней мере, тогда он был честен в своем презрении ко мне.

— Дима, — сказала я тихо, — у тебя есть шанс уйти из компании и из моей жизни тихо и по-хорошему, с достоинством. Подумай об этом.

Но вместо того чтобы принять предложение, он взорвался:

— Что за игру ты затеяла?! — закричал он, не обращая внимания на то, что на нас оглядываются. — Думаешь, что-то докажешь? Да у тебя на меня ничего нет! Это все домыслы!

Михаил Петрович жестом подозвал охрану.

— Дмитрий, вы нарушаете порядок, — сказал он строго. — Прошу вас покинуть помещение.

— Аня! — кричал Дмитрий, пока его выводили. — Ты еще пожалеешь об этом! Слышишь?!

Дома меня ждал настоящий скандал.

— Ну и что это было?! — орал он. — Какого черта ты там делала? Решила меня подставить? Думаешь, я не понимаю, что это за спектакль?!

Он ходил по комнате, размахивая руками, его лицо было красным от ярости.

— Ты ничего не докажешь! Ничего! Это все твои выдумки и интриги! И если думаешь, что я позволю какой-то дуре управлять моей жизнью…

— Дима, — перебила я его спокойно, — внутреннее расследование в компании было инициировано два месяца назад. До того, как ты узнал, кто я такая.

Он замолчал, глядя на меня с подозрением.

— Я просила Михаила Петровича дать тебе возможность уволиться без последствий, — продолжила я. — Но, видимо, зря.

— О чем ты говоришь? — голос его стал тише, но не менее злым.

— Расследование показало, что за последние три года ты присвоил около двух миллионов рублей. Но, вероятнее всего, значительно больше. Есть документы, записи разговоров с клиентами, банковские операции. Михаил Петрович уже передал материалы в правоохранительные органы.

Дмитрий опустился в кресло, словно его подкосили.

— Ты… ты не можешь… — пробормотал он.

— Если тебе повезет, — сказала я, — ты сможешь договориться о возмещении ущерба. Квартира и машина его должны покрыть.

— Дура! — взорвался он снова. — А где тогда жить будем мы?! Тебе тоже негде будет жить!

Я посмотрела на него с жалостью. Даже сейчас, в этой ситуации, он думал только о себе.

— У меня есть квартира в центре, — сказала я тихо. — Двухсотметровая. И дом в Подмосковье. А личный водитель уже ждет меня внизу.

Дмитрий смотрел на меня так, словно я говорила на незнакомом языке.

— Что? — выдохнул он.

Я обернулась. Он стоял посреди комнаты — растерянный, сломленный, жалкий. Тот самый человек, который еще утром считал меня недостойной находиться рядом с ним в обществе приличных людей.

— Знаешь, Дима, — сказала я, — ты был прав. Мы действительно разного уровня. Только не в том смысле, в каком ты думал.

Я закрыла за собой дверь и больше не оглядывалась.

Внизу меня ждала черная машина с водителем. Сидя на заднем сиденье, я смотрела в окно на город, который теперь казался другим. Не потому, что изменился он, а потому, что изменилась я.

Телефон зазвонил. Дмитрий. Я сбросила вызов.

Потом пришло сообщение: «Аня, прости меня. Мы можем все исправить. Я люблю тебя.»

Я удалила сообщение, не отвечая.

В новой квартире меня ждала новая жизнь. Та, которую я должна была начать много лет назад, но не знала, что имею на это право. Теперь я знала.

Завтра предстояло решать, что делать с компанией, с инвестиционным фондом, с наследством отца. Предстояло строить будущее, которое теперь зависело только от моих решений.

А Дмитрий… Дмитрий останется в прошлом. Вместе со всем тем унижением, сомнениями в себе и ощущением собственной неполноценности, которые он мне дарил все эти годы.

Я больше не серенькая мышка. И никогда ею не была.

Звонок от мамы застал меня за отчётами в офисе. Она никогда не звонила в рабочее время — знала, что я занята. Голос у неё был какой-то неуверенный, как будто она сама не понимала, о чём просить.

— Анюта, у меня к тебе дело… деликатное такое.

Я отложила ручку и откинулась в кресле. Восемь лет в Петербурге научили меня распознавать её интонации. Когда мама говорила «деликатное дело», это означало, что кто-то из родни опять влип в историю.

— Слушаю, мам.

— Тётя Лена звонила. Помнишь тётю Лену? Папина двоюродная сестра, в Калуге живёт…

Смутно помнила. Высокая женщина с крашеными волосами, встречала её пару раз в детстве на семейных торжествах. После папиной смерти связь с его родней практически прервалась.

— Так вот, — продолжала мама, — у неё сын Денис. Двадцать лет ему. Хочет в Питер поступать, на программиста. Говорит, что только там нормально учат.

Я уже начинала догадываться, к чему клонит разговор, и мне это не нравилось.

— У них есть деньги на первоначальный взнос, и они готовы платить ипотеку, пока он учится. А потом он сам будет платить, когда работать начнёт. Только вот беда — им банк отказал. А тебе, наверное, дадут. У тебя и стаж есть, и зарплата хорошая, и прописка питерская…

— Мам, — перебила я, — ты сейчас серьёзно предлагаешь мне взять кредит на квартиру для парня, которого я в глаза не видела?

— Анечка, я понимаю, что много прошу… Но тётя Лена, она же мне столько помогала, когда ты уехала. И деньгами выручала, и мастеров присылала, когда у меня батарея прорвалась. Если бы не она, я бы не знала, как справиться…

Я закрыла глаза. Чувство вины — самое действенное оружие в руках родителей. Мама умело им пользовалась, хотя, возможно, и не осознавала этого.

— Мам, а если они перестанут платить? Если что-то случится? Кредит-то на мне висеть будет.

— Ну что ты такое говоришь! Лена — женщина серьёзная, ответственная. У мужа своя мастерская, заказов полно. Они же не просто так решились на это. Сын у них способный, только направить его нужно.

После разговора я весь день не могла сосредоточиться на работе. Цифры в отчётах расплывались перед глазами, а в голове крутились одни и те же мысли. С одной стороны, я действительно была обязана маме. Она одна меня поднимала после папиной смерти, экономила на всём, чтобы дать мне образование. С другой — брать на себя ответственность за чужой кредит казалось безумием.

Вечером я долго сидела на кухне своей съёмной однушки, пила чай и смотрела в окно на серые питерские крыши. Город стал мне родным за эти годы. Здесь я получила диплом, нашла работу, построила карьеру. Здесь у меня была жизнь, которой я гордилась. И вот теперь мама просила рискнуть всем этим ради племянника, которого я едва помнила.

Я взяла телефон и набрала мамин номер.

— Хорошо, — сказала я, не дав ей даже поздороваться. — Я согласна.

— Анюта, родная! — голос мамы дрожал от облегчения. — Ты такой хороший человек! Не каждый согласится взять на себя такую ответственность ради близких.

Через неделю тётя Лена с мужем приехали в Петербург. Оказались они действительно приятными людьми — простыми, открытыми, благодарными до слёз. Дядя Вова, крепкий мужик с золотыми руками, то и дело повторял: «Анечка, мы тебе всю жизнь обязаны будем». Тётя Лена плакала и называла меня ангелом.

А вот их сын Денис произвёл на меня совсем другое впечатление. Высокий, худой, с вечно недовольным лицом. Пока мы ходили по агентствам и банкам, он не отрывался от телефона, играя в какую-то игру. На все вопросы отвечал односложно, а когда родители спрашивали его мнение о квартире, пожимал плечами: «Да какая разница».

Квартиру мы нашли быстро. Небольшая однушка в центре, в старом доме на канале Грибоедова. Из окна открывался потрясающий вид на воду и набережную. Квартира была с ремонтом, светлая, уютная. Мне она очень понравилась — именно такую я мечтала когда-нибудь купить себе.

— Красота! — восхищалась тётя Лена. — Денис, смотри, какой вид!

Денис мельком глянул в окно и снова уткнулся в телефон.

— Нормально, — буркнул он.

Документы оформляли долго. Я нервничала, расписываясь в бумагах, понимая, что беру на себя огромную ответственность. Тётя Лена заверила, что каждый месяц будет переводить деньги на мой счёт для погашения кредита.

Первые месяцы всё шло по плану. Тётя Лена исправно переводила деньги, Денис поступил на бюджет в университет. Правда, судя по его редким сообщениям, учился он не очень усердно, но родители были счастливы, что сын хотя бы в Питере и хотя бы студент.

Годы летели быстро. Я росла по карьерной лестнице, зарплата увеличивалась, жизнь налаживалась. Иногда я думала о квартире на канале, за которую я формально платила, но в которой жил чужой мне парень. Думала и о том, что когда-нибудь захочу купить собственное жильё, но понимала, что с действующим кредитом это будет проблематично.

Личная жизнь складывалась не очень удачно. Были отношения, но до серьёзных намерений дело не доходило. В тридцать лет я была успешной, самостоятельной женщиной, но всё ещё одинокой. План с замужеством и оформлением ипотеки на мужа провалился.

К седьмому году выплат я уже всерьёз подумывала о покупке собственной квартиры. Зарплата позволяла взять ипотеку, копейка к копейке я собрала приличную сумму на первоначальный взнос. Но в банке мне объяснили: пока действует первый кредит, второй не дадут. Нужно было либо закрывать старый кредит досрочно, либо ждать.

Я начала жалеть о своём решении семилетней давности. Хорошее дело, помощь родне, а в итоге я сама оказалась в заложниках ситуации.

Звонок из банка пришёл в четверг утром. Вежливый голос сообщил о просрочке платежа. Я не сразу поняла, о чём речь — деньги от тёти Лены приходили исправно вот уже семь лет.

— Простите, но последний платёж был три месяца назад, — пояснил сотрудник банка. — У вас накопилась серьёзная задолженность.

Руки задрожали, когда я набирала мамин номер.

— Мам, тётя Лена перестала платить за квартиру. Что случилось?

Долгая пауза. Потом мамин тихий голос:

— Анечка… Лена с Володей погибли полгода назад. ДТП на трассе. Я думала, ты знаешь…

Мир поплыл перед глазами. Я опустилась в кресло, всё ещё не веря услышанному.

— Как… как полгода назад? А почему мне никто не сказал?

— Я думала… то есть я хотела сказать, но всё как-то не решалась. Знала, что ты расстроишься. А с кредитом… я думала, Денис сам разберётся.

Денис. Я совсем забыла про него.

— Мам, дай мне его телефон.

Номер у мамы был старый, но, к счастью, Денис его не менял. Он ответил не сразу, голос у него был сонный — судя по всему, я разбудила его в полдень.

— Денис, это Аня, твоя двоюродная тётя. Мне нужно с тобой поговорить о квартире.

— А, это ты… — он зевнул. — Слушай, а что там с квартирой?

— Как что? Кредит! Твои родители погибли, а платежи никто не вносит. У меня уже большая задолженность перед банком!

— Да, родители… это конечно печально, — в его голосе не было и тени скорби. — А что я могу сделать? Я нигде не работаю толком, перебиваюсь случайными заработками. Еду мне девушка покупает. У меня денег нет.

— Денис, но ты же понимаешь, что кредит висит на мне? Если не платить, банк может начать процедуру взыскания!

— Слушай, — его голос стал раздражённым, — я вообще не просил родителей покупать мне эту квартиру. Это была их идея. Я бы и без неё обошёлся. Не знаю, что тебе делать с этим кредитом. Это теперь твои проблемы. А я могу и у девушки пожить.

Он бросил трубку. Я сидела в офисе, сжимая в руке телефон, и не могла поверить в происходящее. Семь лет я помогала этому мальчишке, а теперь он даже не считал нужным извиниться за ситуацию.

Вечером я пересчитала свои сбережения. Денег хватало, чтобы закрыть кредит досрочно, но тогда о собственной квартире можно было забыть на несколько лет. А можно было попытаться найти другое решение.

Я снова позвонила Денису.

— Слушай, давай так, — сказала я максимально спокойным тоном. — Ты освобождаешь квартиру, а я разбираюсь с кредитом сама.

— Да без проблем, — он даже обрадовался. — Мне она, честно говоря, не очень-то и нужна была. Я уже у Насти живу. Когда освободить?

— Через две недели.

— Окей.

Через две недели я стояла с ключами перед дверью квартиры на канале Грибоедова. Той самой, которая когда-то мне так понравилась и которая по всем документам была моей уже семь лет.

Денис оставил квартиру в ужасном состоянии. Немытая посуда, какие-то старые вещи, специфический запах. На полу кухни валялись коробки от пиццы и пустые бутылки. Я открыла окно, и в комнату ворвался свежий воздух с канала.

Вид из окна не изменился — всё та же набережная, всё те же старинные фасады домов, отражающиеся в тёмной воде. Я стояла у окна и думала о том, как странно иногда складывается жизнь.

Конечно, квартира требовала ремонта. Конечно, мне предстояли большие расходы на приведение её в порядок. И да, теперь мне нужно было самой выплачивать кредит, что съедало значительную часть бюджета.

Но с другой стороны… я посмотрела вокруг и медленно улыбнулась. В центре Петербурга, с видом на канал, в старинном доме — именно такую квартиру я всегда мечтала купить себе. А теперь она была моей. Не совсем так, как я планировала, но всё же.

Я достала телефон и набрала номер клининговой службы. Завтра начну приводить квартиру в порядок. Послезавтра куплю новую мебель. А через месяц-другой смогу сюда переехать.

Родня действительно хотела офрмить на меня кредит за квартиру. Но они не учли один нюанс — по всем документам я была и остаюсь собственником этой недвижимости. И теперь, семь лет спустя, всё обернулусь совсем не так, как они рассчитывали.

Я сделала ещё один круг по квартире, представляя, как здесь всё будет выглядеть после ремонта. Да, это будет стоить денег. Да, кредит придётся выплачивать самой. Но зато у меня будет собственная квартира в самом сердце любимого города и значительно дешевле, чем она сейчас стоит.

Иногда жизнь преподносит такие сюрпризы, которые сначала кажутся катастрофой, а потом оборачиваются подарком.

Когда моя мачеха заперла меня в доме, чтобы помешать мне попасть на церемонию, она верила, что всё продумала. Но одна маленькая деталь, которую она упустила из виду, превратила её идеальный день в полную катастрофу. Держитесь крепче. Я до сих пор не могу в это поверить.
Мне 30 лет. Моему отцу 61. И около трёх месяцев назад он сказал мне, что снова женится.

«На Диане!» — сказал он с энтузиазмом подростка. — «Мы устроим небольшую свадьбу. Только близкие друзья и семья».

Диана. За пятьдесят. Носит каблуки, будто они приклеены к её ногам. Говорит так, словно постоянно пытается что-то продать. Клянусь, она на 70% состоит из ботокса и на 30% из дурной энергетики.

Я не ненавидела Диану. Я старалась. Правда, очень старалась. Я смеялась над её шутками. Даже над теми, в которых не было смысла. Я с улыбкой ела каждое её безвкусное, пережаренное блюдо. На одно Рождество я купила ей красивый шарф.

Она его ни разу не надела.

С самого начала она давала понять, что мне здесь не рады. Не открыто, конечно. Это было бы слишком честно. А тысячей мелочей.

Каждый раз, когда мы с папой снова сближались — например, вспоминали прошлое или смеялись над глупыми фильмами, — Диана начинала вести себя странно. Она начинала кашлять. Или говорила, что у неё мигрень. Однажды она даже заявила, что у неё дважды за неделю было пищевое отравление.

Мой папа говорил: «Она просто очень чувствительная, милая. Ты же знаешь, какой у неё желудок».

Ага, гиперчувствительна к тому, чтобы не быть в центре внимания.

Она обращалась со мной, как с призраком, а не как с дочерью. Даже не как с человеком. Просто как с чем-то, что осталось от прошлой жизни, с которой она не хотела иметь дела. И всё же я приезжала. На каждый праздник. На каждый день рождения. Звонила каждое воскресенье.

А потом раздался тот самый звонок от папы.

«У нас есть дата! — воскликнул он. — В следующем месяце! Я женюсь на Диане!»

«Это здорово, пап, — сказала я, изображая улыбку в телефонную трубку. — Я за вас рада».

«Она хочет скромную церемонию. Ты же её знаешь. Только самые близкие».

«Конечно, — сказала я. — Главное, чтобы вы оба были счастливы».

Я так и не получила приглашения. Ни сообщения. Ни открытки. Ничего от Дианы. Но я не стала поднимать из-за этого шум. Я предположила, что она просто остаётся собой. Я всё равно хотела поддержать отца.

Я купила простое нежно-голубое платье. Подобрала к нему туфли на невысоком каблуке. Взяла отгул на пятницу, чтобы приехать пораньше и помочь. Может, расставить стулья или что-то в этом роде.

За две недели до свадьбы позвонил папа.

Он сообщил мне: «Диана говорит, тебе стоит остановиться у нас. Не нужно тратить деньги на отель».

Это заставило меня насторожиться.

«Она так сказала?» — спросила я.

«Да, она настояла. Сказала, что хочет, чтобы тебе было удобнее».

Хм. Это было не похоже на Диану. Но я не стала спорить.

«Хорошо, — сказала я. — Буду в пятницу вечером». И я приехала. Я добралась туда чуть позже семи.

Диана открыла дверь с полуулыбкой.

«Долго ехала?» — спросила она.

«Не очень», — ответила я, затаскивая сумку внутрь.

Она протянула мне кружку с еле тёплым чаем и указала на гостевую комнату.

«Ванная по коридору. Не буди нас — у нас завтра важный день».

Она исчезла в своей комнате. Через несколько минут вышел папа в трениках и тапочках.

«Привет, дочка, — сказал он, обнимая меня. — Рад, что ты приехала».

Мы просидели, болтая. Только мы вдвоём на диване, вспоминая о поездках и о том, как наша старая машина сломалась посреди дороги.

Около полуночи я пошла спать в хорошем настроении. Даже с надеждой. Я не знала, что меня ждёт.

На следующее утро я проснулась, чувствуя лёгкое волнение, конечно, но в основном я радовалась, что увижу, как мой папа женится. Что бы я ни думала о Диане, этот день всё равно был важен для него.

Я перевернулась и потянулась за телефоном.

Пропал.

Странно. Может, я оставила его на кухонном столе? Я смутно помнила, что ставила его на зарядку перед сном. Ничего страшного. Я встала, надела платье, накрасилась и пошлёпала на кухню. Ничего.

Ни телефона. Ни кофе. Ни запаха завтрака. Ни звуков. Во всём доме было… мёртво.

Я посмотрела на крючок для ключей. Пусто. У меня внутри всё немного сжалось.

Я подошла к входной двери и повернула ручку. Она не поддалась. Дверь была заперта на засов. Я попробовала заднюю дверь. То же самое. Затем окна. Все до единого были наглухо закрыты.

Я позвала: «Диана?»

Ничего. Я постучала в дверь её спальни. Тишина.

Постучала громче. «Диана? Алло?»

Всё равно ничего.

И тут я его увидела. Ярко-жёлтый стикер, аккуратно лежащий на кухонном столе. Написанный почерком Дианы с вычурными, старательными завитушками.

«Не принимай близко к сердцу. Проще говоря, это не твой день».

Я стояла как вкопанная. Она заперла меня. Забрала мой телефон. Мои ключи. Мой голос. Словно я была какой-то проблемой, которую можно было закрыть за дверью.

На мгновение я растерялась и не знала, что делать. У меня дрожали руки. В груди всё сжалось. А потом пришла ярость. Я выкрикивала её имя. Колотила по стенам. Бешено металась по комнате. Вся нарядная, в нежно-голубом платье, и некуда идти.

Тушь уже размазывалась у меня под глазами, я смотрела на дверь так, словно могла открыть её силой мысли. И тут — слава богу — я кое-что вспомнила.

Она забрала мой телефон. Она забрала мои ключи. Но она не забрала мои Apple Watch.

Когда лучший друг моего мужа, Яша, зашёл на тихий семейный ужин, я и понятия не имела, как этот обычный вечер перевернёт нашу жизнь. На следующее утро наша дочь перестала разговаривать. И пока молчание растягивалось на недели, а затем на месяцы, мы раскрыли предательство, которое всё изменило.
Даже сейчас мне трудно об этом писать. Может быть, если я поделюсь этим, мне станет легче это понять. Или, по крайней мере, это напомнит мне, что я не схожу с ума из-за своих чувств.

Всё началось с того, что должно было стать обычным ужином. Мой муж, Марк, пригласил Яшу, своего лучшего друга с двенадцати лет. Они вместе прошли через всё: институт, смену работы, разбитые сердца. Яша был не просто другом, он был частью семьи.
Он был с нами на всех праздниках, помогал чинить забор прошлой весной и приходил на каждый день рождения. Наша 7-летняя дочь, Лиля, обожала его. Как только он переступал порог, она бежала к нему, выкрикивая его имя с тем чистым восторгом, на который способен только ребёнок.

Яша всегда подхватывал её на руки и говорил: «А вот и моя любимая девочка! Как дела, Лисёнок?»

Тот вечер ничем не отличался от других. Марк задерживался на работе, поэтому я попросила Яшу захватить пиццу по дороге. Он приехал с двумя большими коробками и маленьким подарочным пакетом в руке.

«Не смог удержаться», — сказал он, протягивая пакет Лиле.
Внутри был маленький плюшевый лисёнок. Глаза Лили засияли. «Он идеальный! Спасибо, дядя Яша!»
Яша улыбнулся и взъерошил ей волосы. «Подумал, ему нужен дом».

Мы смеялись, ели, и Лиля не отходила от него ни на шаг, задавая свой обычный шквал вопросов.
«А у лисичек есть друзья?»
«Только у самых умных», — ответил Яша.

«А я смогу научить своего лисёнка трюкам?»
«Если кто и сможет, так это ты», — сказал он, подмигнув.
Всё казалось нормальным — даже тёплым. Поэтому я, не раздумывая, когда поняла, что у нас закончились напитки, попросила Яшу присмотреть за Лилей десять минут, пока я сбегаю в магазин.
Он улыбнулся. «Конечно. Мы тут отлично справимся».

Однако, когда я вернулась, Яша уже стоял у двери, в пальто и с ключами в руках. Его тело было напряжено, улыбка — натянутой.
«Всё в порядке?» — спросила я.
«Да, мне просто пришло сообщение. Кое-что срочное», — быстро сказал он. — «Скажи Марку, я ему позже позвоню».
И с этими словами он ушёл.
Я постояла несколько мгновений в замешательстве. Но это же был Яша — мы ему полностью доверяли. Я отбросила дурные мысли.
На следующее утро Лиля не разговаривала.
Ни слова за завтраком. Даже когда я приготовила её любимые оладьи с шоколадными каплями в форме смайликов.
«Милая, что-то не так?» — спросила я.
Она медленно покачала головой, плотно сжав губы.
Марк тоже пытался. «Лиля, поговори с папой. Пожалуйста».
Она лишь крепко обняла своего плюшевого лисёнка и молчала.
Мы надеялись, что это просто такой период. Может, она устала. Может, скучала по Яше. Но шли дни, потом недели. Она говорила только односложными словами — когда это было необходимо. Её смех исчез, её энергия угасла.
Мы отвели её к врачу. Физически всё было в порядке. Затем к психологу. Снова никаких ответов.
Словно что-то внутри неё отключилось — и никто не мог это исправить.
А потом, два с половиной месяца спустя, она нарушила молчание.
Это было дождливое утро. Я пристёгивала её в автокресле, когда она прошептала: «Ты меня тоже бросишь?»
Я замерла. «Что, милая? Что ты имеешь в виду?»
Она крепко сжала лисёнка. «Яша сказал, что на самом деле я вам не принадлежу. Что у меня есть другие родители, и когда-нибудь вы меня тоже бросите».
У меня всё оборвалось внутри.
Лиля — приёмная дочь. Мы с Марком всегда планировали рассказать ей об этом, когда придёт время, так, чтобы она могла это понять. Мы и представить не могли, что кто-то другой — и кто, Яша! — сбросит на неё эту новость, как бомбу.
Я повернулась к ней, и слёзы защипали глаза. «Нет, малышка. Послушай меня. Ты наша. Навсегда. Мы любим тебя больше всего на свете. То, что сказал Яша, — это неправда. Он не имел права тебе этого говорить».
Она долго смотрела на меня своими влажными глазами, а затем медленно кивнула.
В тот вечер я всё рассказала Марку. Я никогда не видела его в такой ярости. Он пытался дозвониться до Яши, писал ему сообщения, но в ответ была лишь тишина.
Прошли месяцы.
А потом, однажды, пришло сообщение: «Мы можем поговорить? Мне нужно всё объяснить».
Я согласилась встретиться с ним. Вопреки желанию Марка. Мне нужно было знать почему.
Яша выглядел так, будто не спал несколько недель. Он сидел напротив меня, едва осмеливаясь поднять на меня глаза.
«Мне так жаль, — начал он. — Я никогда не хотел причинить ей боль».
«Тогда почему? — спросила я. — Зачем ты сказал такое ребёнку?»
Он с трудом сглотнул. «Потому что я сам только что узнал, что я приёмный. В ту самую ночь. Мои родители мне никогда не говорили. Я подслушал разговор и… сорвался. Я был зол. Растерян. И когда Лиля спросила, буду ли я всегда рядом, я сказал самую ужасную вещь, какую только мог. Я плохо соображал».
«Ей семь лет, Яша. Семь. И она тебя обожала».
«Я знаю, — прошептал он. — И я никогда себе этого не прощу».
Он сказал, что не ищет прощения, но ему было необходимо, чтобы я знала, как сильно он сожалеет.
Я ушла с этой встречи с чувством пустоты внутри. Яша не желал зла. Он был потерян в собственной боли. Но это не отменило нанесённого вреда.
С тех пор он больше не выходил на связь.
Лиля снова разговаривает. Потихоньку. Она стала больше смеяться. Но какая-то часть её всё ещё колеблется, всё ещё ищет в наших лицах подтверждения, что всё хорошо.
Доверие — хрупкая вещь. И если оно сломано, требуется много времени, чтобы его восстановить.
Какая-то часть меня прощает Яшу. Но мать во мне никогда этого не забудет.

Елена всегда считала, что самое сложное в браке — это найти общий язык с мужем. Как же неправильно думала. Оказалось, что настоящее испытание — это свекровь, которая считает невестку временным явлением в жизни драгоценного сыночка.

Галина Петровна появилась в квартире молодой семьи уже на следующий день после свадьбы. Пришла с сумкой продуктов и решительным видом.

— Лена, дорогая, покажи, где у вас что лежит. Я Диме котлеты сделаю, настоящие, домашние, — проговорила женщина, развязывая платок. — А то небось одними бутербродами кормишь.

Елена тогда еще улыбнулась. Подумала, что свекровь хочет помочь, наладить отношения. Какая наивная была.

— Галина Петровна, спасибо, но я сама… — начала было Елена.

— Сама, сама, — перебила свекровь. — Дима, иди сюда, расскажи матери, что ты ел вчера.

Дмитрий смущенно почесал затылок.

— Мам, да нормально все. Лена готовит хорошо.

— Хорошо? — Галина Петровна всплеснула руками. — Дима, ты же знаешь, как я тебе говорила про здоровое питание. А тут одни макароны да сосиски.

Елена сжала кулаки. Вчера готовила курицу с овощами, а позавчера делала плов. Но спорить не стала. Подумала: время покажет.

Время показало. Через месяц свекровь уже имела ключи от квартиры и приходила три раза в неделю. Всегда неожиданно. Всегда с критикой.

— Лена, а почему у вас пыль на полках? — спрашивала Галина Петровна, проводя пальцем по книжному шкафу. — Дима же аллергик, ты знаешь.

Елена не знала, что муж аллергик. За три года совместной жизни приступов не случалось ни разу.

— А пол когда последний раз мыла? — продолжала свекровь. — Дима, ты посмотри, какая грязь.

Пол Елена мыла накануне, после работы. Но объяснять это бесполезно. Галина Петровна уже нашла новую тему для недовольства.

— А вот эта сковородка совсем черная. Дима, скажи жене, что посуду надо нормально мыть.

Дмитрий молчал. Садился к телевизору и включал новости. Делал вид, что не слышит.

Особенно тяжело стало, когда родился Артём. Галина Петровна решила, что теперь внук нуждается в спасении от неопытной матери.

— Лена, ты неправильно пеленаешь, — наставляла свекровь, отбирая малыша. — Смотри, как надо. Я же четырех детей вырастила.

— Галина Петровна, я училась на курсах…

— Курсы — это теория. А я практик. Дима, объясни жене, что бабушка лучше знает.

Дмитрий кивал. Всегда кивал.

Когда Артёму исполнилось пять лет, конфликты стали ежедневными. Галина Петровна приходила после работы Елены и рассказывала внуку удивительные истории.

— Артёмка, а знаешь, твоя мама очень строгая. Я принесла тебе шоколадку, но только не говори ей, ладно? — шептала бабушка, пряча конфеты в карман детской куртки.

— Бабушка, а почему мама не разрешает сладкое на ужин? — спрашивал мальчик.

— Потому что мама не понимает, что детям нужна радость. А бабушка понимает.

Елена находила фантики под кроватью сына. Разговаривала с Галиной Петровной, просила не подрывать родительский авторитет. В ответ слышала:

— Лена, ты слишком принципиальная. Ребенок должен чувствовать любовь, а не только запреты.

— Галина Петровна, я же не запрещаю сладкое совсем. Просто не перед ужином.

— Не перед ужином, не после ужина. А когда тогда? Дима, скажи жене, что детство должно быть сладким.

Дмитрий снова молчал. Листал телефон.

Семейные ужины превратились в пытку. Галина Петровна приходила каждые выходные и устраивала показательные выступления.

— Дима, а почему у тебя рубашка мятая? — спрашивала мать, театрально разглядывая сына. — Лена, ты же знаешь, что муж должен выглядеть аккуратно.

— Я предлагала погладить, но Дмитрий сказал, что утром сам…

— Сам, сам, — передразнивала свекровь. — Мужчина не должен заниматься такими делами. Это женские обязанности.

Елена посмотрела на мужа. Дмитрий изучал тарелку с жареной картошкой.

— А у Машеньки из соседнего подъезда муж всегда как с иголочки, — продолжала Галина Петровна. — Вот это я понимаю — жена. И готовит прекрасно, и дом содержит, и красивая такая. Правда, Дима?

Дмитрий поднял голову.

— Мам, причем здесь соседка?

— А при том, что хорошую жену видно сразу. Не то что…

Галина Петровна многозначительно посмотрела на Елену и вздохнула.

Особенно болезненной темой стали деньги. Свекровь регулярно напоминала о том, что помогала сыну с первоначальным взносом за квартиру.

— Дима, я же тебе двести тысяч дала на жилье, — говорила мать, когда Елена покупала новую кофемашину. — А теперь на всякую ерунду тратите. Может, пора о старой матери подумать?

— Мам, мы же возвращаем понемногу…

— Понемногу, понемногу. А я между тем лекарства покупать не на что. Давление скачет, сердце болит. Все из-за переживаний.

Елена знала, что возвращают исправно. По десять тысяч каждый месяц. Но спорить бесполезно.

— Галина Петровна, а что конкретно вас беспокоит? — рискнула спросить невестка.

— Что меня беспокоит? — свекровь всплеснула руками. — Да то, что сын забыл родную мать! Всю зарплату в семью отдает, а матери даже на таблетки не может помочь!

— Но мы же каждый месяц…

— Каждый месяц крохи какие-то! А раньше Дима мне половину зарплаты приносил. Хороший сын был.

Дмитрий сидел молча. Телефон в руках, игра какая-то.

Соседи и родственники знали о семейных проблемах все. Галина Петровна не стеснялась обсуждать невестку на каждом углу.

— Валентина Сергеевна, вы представляете, что творится? — жаловалась свекровь соседке по лестничной площадке. — Готовить не умеет, убираться не умеет, с ребенком не занимается. Бедный мой Дима.

— Да что вы говорите, Галина Петровна!

— Честное слово! А еще деньги тратит направо и налево. Я же помогала им с квартирой, а теперь даже спасибо не услышишь.

Елена встречала соседку в магазине и видела сочувствующие взгляды. Валентина Сергеевна качала головой и вздыхала.

— Лена, а вы там того… берегите мужа. Мужчины же все как дети.

Тетя Валя, сестра Галины Петровны, тоже подключилась к воспитательному процессу.

— Дима, — говорила тетка, приходя в гости, — ты же умный мальчик. Посмотри вокруг. Какие сейчас девочки хорошие, хозяйственные. А ты с этой…

— Тетя Валя, — пытался остановить родственницу Дмитрий.

— Что — тетя Валя? Я же добра тебе желаю. Твоя мама уже замучилась переживать. Давление скачет, спать не может.

Елена слушала эти разговоры и чувствовала, как внутри растет усталость. Не гнев, не обида. Именно усталость. От постоянного сопротивления, от необходимости каждый день доказывать свое право быть женой и матерью.

— Дима, — сказала однажды вечером, когда уложили Артёма спать. — Нам нужно поговорить.

— О чем? — муж не отрывался от телефона.

— О твоей матери. О том, что происходит в нашей семье.

— Да что происходит? Нормально все.

— Нормально? Дмитрий, твоя мать критикует меня каждый день. При ребенке. При соседях. При родственниках.

— Мам просто волнуется. Хочет, чтобы все было хорошо.

— А как же я? Мне тоже хочется, чтобы все было хорошо.

Дмитрий наконец поднял глаза от экрана.

— Лена, ну что ты придираешься? Мама уже старая, больная. Неужели трудно потерпеть?

— Потерпеть что? То, что меня считают плохой женой и матерью?

— Никто тебя не считает плохой.

— Дмитрий, ты слышишь, что говорит твоя мать?

— Слышу. Но это же не со зла. Просто характер такой.

Елена посмотрела на мужа. Вот он сидит в своем кресле, игнорирует семейные проблемы и делает вид, что все в порядке. А в это время пятилетний сын спрашивает, почему бабушка говорит, что мама строгая и неправильная.

— Дмитрий, мне нужно, чтобы ты поговорил с матерью. Объяснил, что у нас своя семья, свои правила.

— Лена, я не буду ссориться с мамой из-за каких-то пустяков.

— Пустяков? Воспитание нашего сына — это пустяки?

— Артём же нормальный растет. Чего переживать?

Елена встала и подошла к окну. На улице стояло жаркое лето. Дети играли во дворе, мамы сидели на скамейках и обсуждали что-то. Обычная жизнь. А здесь, в квартире, война без правил.

— Дима, выбирай, — сказала Галина Петровна на следующий день, когда пришла забирать внука на прогулку. — Или эта особа перестанет мне указывать, как общаться с родным внуком, или я больше сюда не приду.

Елена как раз мыла посуду после обеда. Услышала слова свекрови и замерла с тарелкой в руках.

— Мам, при чем здесь выбор? — устало спросил Дмитрий.

— При том, что я больше не могу смотреть, как разрушается моя семья. Дима, ты же видишь, что творится. Дом в беспорядке, ребенок предоставлен сам себе, жена только и делает, что претензии предъявляет.

— Галина Петровна, — развернулась Елена, — какие претензии? Я просила не давать Артёму сладкое перед ужином.

— Вот! — воскликнула свекровь. — Слышишь, Дима? Мне даже внука покормить нельзя!

— Мам, давайте без крайностей…

— Без крайностей? — Галина Петровна достала из сумочки носовой платок и приложила к глазам. — Дима, я уже не молодая. Мне нужно спокойствие, а не постоянные конфликты. Если эта… если Лена не может относиться к свекрови с уважением, то пусть я лучше вообще не приходу.

Елена поставила тарелку в сушилку и вытерла руки.

— Галина Петровна, а где я проявила неуважение?

— Где? — свекровь рассмеялась. — Да везде! Постоянно возражаешь, споришь, указываешь. А ведь я мать твоего мужа!

— И что это значит?

— Это значит, что ты должна прислушиваться к старшим, а не качать права.

Дмитрий встал с дивана.

— Хватит! — сказал резче обычного. — Мам, иди домой. Лена, ты тоже успокойся.

Галина Петровна всхлипнула.

— Вот видишь, Дима? Теперь ты и на мать кричишь. До чего дошло…

Елена смотрела на эту сцену и понимала: дальше так жить нельзя. Что-то должно измениться. Но что именно — пока не знала.

— Я не могу больше, — сказала тихо.

— Что не можешь? — спросил муж.

— Жить в постоянном стрессе. Чувствовать себя чужой в собственном доме.

— Лена, ну что ты драматизируешь…

— Я не драматизирую. Я просто устала быть плохой женой, плохой матерью, плохой невесткой. При том, что изо всех сил стараюсь.

Галина Петровна собрала сумку.

— Дима, я пойду. Но подумай о том, что я сказала. Семья — это святое. А если жена не уважает мать мужа, то какая это семья?

Свекровь ушла, хлопнув дверью. Дмитрий сел обратно в кресло и снова взял телефон.

— Все, тема закрыта, — сказал, не поднимая глаз.

Но тема не закрывалась. Напротив, разгоралась все сильнее.

Следующие месяцы стали сплошным кошмаром. Галина Петровна приходила каждый день, устраивала сцены, плакала, жаловалась на сердце. Дмитрий метался между женой и матерью, но всегда выбирал материнскую сторону.

— Лена, ну подумай сама, — говорил муж после очередного скандала. — Мама же не со зла. Просто привыкла все контролировать.

— А я привыкла жить спокойно, — отвечала Елена. — В своем доме.

— Это и мой дом тоже. И мамин в том числе.

Вот тогда Елена поняла окончательно: Дмитрий не видит проблемы. Для него нормально, что мать ключами распоряжается, критикует жену, подрывает авторитет матери перед ребенком.

Последней каплей стал день рождения Артёма. Елена планировала небольшой праздник, пригласила детей из садика. Приготовила торт, украсила комнату шариками. А Галина Петровна привела половину своих подруг.

— Дима, я же предупреждала, что приду с гостями, — сказала свекровь, когда Елена попыталась возразить. — Или теперь родная бабушка не имеет права отпраздновать день рождения внука?

Квартира была набита народом. Старушки критиковали угощение, давали советы по воспитанию, жаловались на молодежь. Дети прятались по углам, праздник был испорчен.

— Мам, может, в следующий раз предупредишь заранее? — несмело попросил Дмитрий.

— А что предупреждать? — возмутилась Галина Петровна. — Я что, чужая здесь?

— Да, чужая, — тихо сказала Елена.

Воцарилась тишина. Все смотрели на невестку.

— Что ты сказала? — побледнела свекровь.

— Сказала, что вы здесь чужая. Это моя квартира, мой сын, мой праздник. А вы его испортили.

Галина Петровна схватилась за сердце.

— Дима! Ты слышишь, как со мной разговаривают?

— Лена, ты что творишь? — накинулся муж на жену.

— Я говорю правду. Которую давно пора было сказать.

Гости стали расходиться. Галина Петровна рыдала в платок. Дмитрий кричал на жену. Артём плакал в детской комнате.

— Все, — сказала Елена, когда остались одни. — Я подаю на развод.

— Из-за того, что мама пришла на день рождения внука?

— Из-за того, что ты не видишь проблемы. Не хочешь защищать семью.

— Какую семью? Мама — это тоже семья!

— Выбирай, — повторила Елена слова свекрови. — Или я с сыном, или твоя мама.

Дмитрий выбрал. Через неделю подал документы на развод сам.

Прошел год. Елена привыкла к новой жизни. Работала, растила сына, наконец-то почувствовала покой в собственном доме. Дмитрий изредка забирал Артёма на выходные, но особого рвения не проявлял.

А потом начались новые визиты Галины Петровны.

Первый раз бывшая свекровь появилась у подъезда с большим пакетом. Елена возвращалась из магазина с сыном.

— Артёмушка! — воскликнула бабушка. — Как же я соскучилась!

Мальчик обрадовался, кинулся обнимать бабушку. Галина Петровна достала из пакета дорогую машинку-трансформер.

— Это тебе, золотой мой. Бабушка очень скучает.

— Мам, спасибо бабушке, — сказала Елена. — Идем домой.

— Леночка, — остановила бывшая свекровь. — Можно поговорить?

— О чем?

— О семье. О том, что мы все наделали…

Елена посмотрела на Галину Петровну. Женщина постарела, осунулась. Видно, год прошел нелегко.

— Поговорим, — согласилась Елена. — Но дома не приглашаю.

Сели на скамейку во дворе. Артём играл рядом с новой машинкой.

— Лена, я понимаю, что была неправа, — начала Галина Петровна. — Может, слишком опекала сына. Но я готова измениться.

— Зачем вы мне это говорите?

— Хочу, чтобы семья воссоединилась. Дима очень переживает.

— Дмитрий переживает? — усмехнулась Елена. — Интересно.

— Он гордый, не признается. Но я вижу, как ему плохо.

— Галина Петровна, год назад ваш сын сделал выбор. В мою пользу его не сделал.

— А может, еще не поздно все исправить?

Елена посмотрела на играющего сына. Мальчик был счастлив, спокоен. Больше не спрашивал, почему бабушка говорит плохо про маму.

— Поздно, — тихо сказала Елена.

Галина Петровна не сдавалась. Через неделю снова появилась во дворе. На этот раз с коробкой конфет.

— Артём, передай маме, что папа очень скучает, — шептала бабушка внуку. — Он часто про вас говорит.

Дома сын спросил:

— Мам, а правда, что папа скучает?

— Не знаю, малыш. Если скучает, может сам прийти и сказать.

Следующий визит был еще более настойчивым. Галина Петровна принесла дорогой подарок уже самой Елене.

— Это тебе, дорогая, — протянула коробку с духами. — Помню, ты такие хотела.

— Галина Петровна, зачем?

— Хочу попросить прощения. За все. За то, что не понимала тебя.

Елена взяла коробку, покрутила в руках.

— А если я прощу, что изменится?

— Все! Мы сможем жить как раньше. Я буду другой, обещаю.

— Как раньше? — Елена рассмеялась. — Галина Петровна, раньше было кошмарно.

— Но мы же семья…

— Были семьей. Теперь нет.

Бывшая свекровь не отступала. Просила соседок поговорить с Еленой, жаловалась на здоровье, говорила о том, что ребенку нужен отец.

— Лена, — сказала как-то Валентина Сергеевна, встретив в магазине. — Галина Петровна просила передать… Может, не стоит так категорично? Все-таки мужчина в доме…

— Валентина Сергеевна, а что плохого в нашей жизни сейчас?

— Да ничего плохого. Просто… ребенку же нужен отец.

— Отец у Артёма есть. Видится по выходным.

— Ну да, но это не то…

Елена устала объяснять. Устала от постоянных намеков, советов, попыток воздействия.

Финальный разговор произошел в конце лета. Галина Петровна пришла с огромным букетом цветов и коробкой пирожных.

— Лена, — сказала со слезами на глазах. — Я уже старая, больная. Хочется внука рядом видеть, в полной семье. Неужели ты такая жестокая?

— Внука рядом видеть? — переспросила Елена. — А где вы были, когда мы жили вместе? Внуком интересовались или мной критиковали?

— Я хотела как лучше…

— Для кого лучше? Для Дмитрия? Для себя? А про меня с Артёмом думали?

Галина Петровна замолчала.

— Лена, дай шанс. Ради ребенка.

— Ради ребенка? — Елена посмотрела в окно, где играл сын. — Ради ребенка я как раз и ушла. Чтобы рос в спокойствии.

— Но семья…

— Галина Петровна, — прервала Елена. — Год назад вы добились своего. Разрушили нашу семью. Поставили сына перед выбором. Он выбрал вас.

— Но теперь…

— Теперь живите с результатом. — Елена встала. — Сама развела, а теперь семью восстанавливать вздумала? Поздно. Некоторые мосты сжигаются навсегда.

Галина Петровна сидела с букетом в руках, а Елена понимала: решение принято окончательно. Никого больше не будет пускать в свою жизнь, кто может разрушить хрупкий мир, который удалось построить.

— Артём, — позвала сына. — Идем домой.

Мальчик подбежал, взял маму за руку. Они пошли к подъезду, не оглядываясь на сидящую на скамейке женщину с увядающими цветами.

Телефон разразился трелью в пять утра. Ира дернулась, почти скатившись с кровати, и машинально потянулась к прикроватной тумбочке. Сквозь предрассветную муть в голове пробивалась единственная мысль: «Не разбудить бы Мишу». Муж спал, отвернувшись к стене, размеренное дыхание не сбилось — ни война, ни потоп не могли нарушить его монолитный сон.

— Алло, — прошептала Ира, выскальзывая в коридор и прикрывая за собой дверь спальни.

— Ирочка, доченька, ты спишь ещё, что ли? — раздался бодрый голос Людмилы Петровны, звонкий, как удар по кастрюле.

Сон окончательно слетел, уступив место знакомому чувству тревоги, которое всегда возникало при общении со свекровью. Пять утра воскресенья. Людмила Петровна никогда не звонила просто поболтать.

— Да, Людмила Петровна, спала. Что-то случилось?

— Ой, ну что сразу случилось-то? Просто звоню сказать, что я в поезде! Еду к вам, голубчики мои. Думаю, чего звонить заранее, лишний раз беспокоить. Вы, наверное, заняты своими делами. Так что решила — сюрприз вам устрою, приеду на недельку. Буду в Москве часов в двенадцать.

В груди что-то оборвалось. Ира прижалась спиной к холодной стене коридора и сползла на корточки.

— Людмила Петровна, но мы же не готовы принять вас…

— Ой, да что там готовиться! Я неприхотливая. Где переночевали вы, там и я устроюсь. Ты, главное, встреть меня на вокзале. И борщ поставь вариться, с дороги-то горяченького хочется.

Ира зажмурилась, пытаясь унять волну раздражения. Снова это. Приезды без предупреждения, указания, что готовить, как убираться, как жить.

— Я сегодня работаю, Людмила Петровна. — Это была правда лишь отчасти. По воскресеньям Ира иногда действительно брала дополнительные часы в архитектурном бюро, но сегодня был её законный выходной.

— В воскресенье? Ну, Мишенька-то дома, он встретит. Ему позвоню попозже, когда проснётся.

Ира вздохнула. Слова застревали в горле, как всегда в разговорах со свекровью. Десять лет брака, десять лет она пыталась выстроить нормальные отношения с матерью мужа. Безрезультатно. Людмила Петровна не признавала границ, не слышала просьб, проходила напролом через любые барьеры, которые пыталась выстроить Ира.

— Людмила Петровна, мы уезжаем сегодня. — Ира сама не ожидала, что скажет это. Но слова вырвались сами собой, отчаянные, почти злые.

— Как уезжаете? Куда это вдруг?

— К моим родителям, на дачу. Маме нездоровится, нужна помощь с огородом.

Ложь выходила неуклюжей, но Ира уже не могла остановиться.

— Так отложите поездку! Подумаешь, огород. У меня артрит обострился, я сама еле хожу.

— Нет, мы не можем отложить. — Ира сжала телефон так, что побелели костяшки пальцев. — Мы давно обещали.

— Иришка, ты что-то темнишь. — В голосе свекрови появились стальные нотки. — Дай-ка Мишу.

— Он спит. И я не буду его будить.

— Что значит не будешь? Я его мать, мне нужно с сыном поговорить!

— Людмила Петровна, — Ира сделала глубокий вдох, — пожалуйста, не приезжайте сейчас. Давайте вы приедете позже, когда мы договоримся о времени удобном для всех.

Секундная пауза, а затем свекровь рассмеялась. Не весело, а с той особой интонацией, которую Ира хорошо знала, — снисходительно, с примесью яда.

— Ты мне, милочка, указывать будешь? Я к сыну еду, не к тебе. И плевать я хотела на твои договорённости.

В этот момент что-то сломалось внутри Иры. Десятилетие накопившихся обид, ночей, проведённых в слезах после очередного «визита», унижений перед подругами, когда свекровь бесцеремонно вторгалась в их посиделки с комментариями о «неумелой хозяйке», постоянных «ты слишком худая, мальчику нужна здоровая жена», «в моём доме так не готовили», «Миша в детстве любил по-другому» — всё это накатило приливной волной.

— Знаете что, Людмила Петровна? — Голос Иры звучал неожиданно твёрдо. — Меня не волнует, что вы уже едете в поезде, разворачивайтесь и домой, я вас не пущу.

Тишина в трубке была оглушительной. Казалось, даже стук колёс поезда, доносившийся из динамика, затих.

— Ты что себе позволяешь? — наконец прошипела свекровь.

— То, что должна была сделать давно. Это наш дом, моя и Миши территория. И вы больше не будете приезжать без приглашения и указывать, как нам жить. Хотите видеться с сыном — пожалуйста, но по предварительной договорённости.

— Да как ты смеешь!? — голос Людмилы Петровны сорвался на визг. — Я мать! Ты кто такая, чтобы меня не пускать? Десять лет жизни сыну испортила, а теперь ещё и мать отнимаешь?

Ира почувствовала, как дрожат руки, но отступать было некуда.

— Я его жена. И да, я не пущу вас, если вы приедете. Будете стоять на лестнице.

Из спальни донёсся шум — Миша всё-таки проснулся. Ира бросила взгляд в сторону приоткрывшейся двери.

— Дай трубку Мише! Немедленно! — потребовала Людмила Петровна.

Муж показался в дверном проёме, взъерошенный, с отпечатком подушки на щеке. Вопросительно посмотрел на жену.

— Мама, — беззвучно произнесла Ира, протягивая телефон.

Глаза Миши мгновенно потухли. Он машинально взял трубку, поднося к уху, но не сразу заговорил, словно собираясь с силами.

— Привет, мам.

Людмила Петровна что-то горячо и быстро говорила, голос из динамика звучал как рассерженное жужжание осы. Миша слушал, кивал, потирал лоб, избегая смотреть на Иру.

— Мам, мам, послушай… — наконец вставил он. — Нет, правда, сейчас неудобно… Да, едем к тёще… Нет, не можем отменить… Конечно, я тоже хочу тебя видеть, но…

Ира наблюдала за мужем, привычно сутулящимся под напором материнского голоса. Всегда так — сильный и решительный в работе, с коллегами, даже с её родителями, рядом с матерью он превращался в нерешительного мальчика. Как будто срабатывал какой-то древний механизм, отбрасывающий его в детство.

— Хорошо, мам, давай так… — Миша запнулся, глянул на Иру. — Нет, сейчас правда не получится. Давай через неделю-другую, когда мы вернёмся… Я позвоню тебе, и мы всё обсудим.

Свекровь что-то возмущённо проговорила в ответ. Ира видела, как желваки заходили на скулах мужа.

— Мам, я всё сказал. Сейчас мы не можем тебя принять. Я перезвоню позже.

Миша нажал «отбой» и устало посмотрел на жену.

— Ты ей сказала, что мы к твоим родителям едем?

— Да. — Ира не стала отводить взгляд. — Извини, что соврала от твоего имени.

Миша покачал головой и вернулся в спальню, молча закрыв за собой дверь. Ира осталась стоять в коридоре, не зная, что думать и что чувствовать. Страх, злость, облегчение и стыд смешались в комок, застрявший где-то между горлом и сердцем.

Три дня Миша почти не разговаривал с ней. Уходил на работу раньше, возвращался позже. В те редкие моменты, когда они оказывались дома вместе, отвечал односложно, от ужина отказывался, ссылаясь на отсутствие аппетита. Людмила Петровна звонила ему каждый день, и Миша выходил с телефоном на балкон, плотно закрывая за собой дверь.

На четвёртый день Ира не выдержала. Когда муж вернулся с работы и привычно направился в ванную, она преградила ему путь.

— Нам нужно поговорить.

Миша посмотрел куда-то поверх её головы.

— Сейчас не лучшее время.

— Другого не будет. — Ира скрестила руки на груди. — Или мы поговорим, или я соберу вещи и уеду к родителям. По-настоящему уеду, не как в прошлый раз.

Что-то в её голосе заставило Мишу наконец встретиться с ней взглядом. Он молча прошёл в кухню, тяжело опустился на стул.

— Говори.

Ира села напротив, собираясь с мыслями. За десять лет было столько невысказанного, что теперь слова теснились в горле, выталкивая друг друга.

— Я больше не могу так жить, Миш. Твоя мама не уважает ни меня, ни наше пространство, ни наше время. Она не спрашивает, можно ли приехать, она просто ставит перед фактом. Она не интересуется, удобно ли нам, она требует, чтобы мы подстраивались. И я… я устала. — Ира перевела дыхание. — Я знаю, она твоя мать, и ты её любишь. Я не прошу тебя выбирать между нами. Я прошу только уважения к нашей семье — твоей и моей.

Миша долго молчал, постукивая пальцами по столу.

— Ты не понимаешь, — наконец произнёс он. — Она одинока. После смерти отца у неё никого, кроме меня, не осталось.

— Я понимаю, Миш. Правда. Но это не значит, что она может распоряжаться нашей жизнью. — Ира подалась вперёд. — Я не против её визитов. Я против того, как они происходят. Без предупреждения, без согласования, без элементарного уважения.

— Она старой закалки. Ей сложно понять современные… границы, как вы это называете.

— «Вы» — это кто? — тихо спросила Ира.

Миша поморщился:

— Ну, ты, твои подруги, ваше поколение…

— Миш, мне тридцать два. Тебе тридцать пять. Мы одного поколения. И дело не в возрасте. Моя мама тоже старой закалки, но она никогда не приедет без звонка, не будет указывать, как нам жить.

— У тебя просто другая мать! — вспылил Миша. — Моя всегда была… активной. Она привыкла заботиться, решать проблемы, брать на себя ответственность. Для неё это проявление любви.

— Не любви, а контроля, — покачала головой Ира. — И ты это знаешь. Вспомни, как она устроила скандал, когда мы решили поехать в Грецию вместо Анапы. Как она приезжала без предупреждения, когда у нас гостили мои родители, и демонстративно перемывала посуду, заявляя, что у нас грязно. Как она…

— Хватит! — Миша ударил ладонью по столу. — Она немолодая женщина, у неё свои представления о жизни. Я не могу требовать, чтобы она изменилась.

— Не можешь или не хочешь? — тихо спросила Ира.

Миша отвёл глаза.

— Это сложно.

— Нет, Миш, это просто. Ты просто говоришь: «Мама, мы с Ирой будем рады видеть тебя, но, пожалуйста, сначала позвони и спроси, удобно ли нам. И уважай наши решения». Всё.

— Она обидится.

— И что? — Ира развела руками. — Взрослые люди имеют право обижаться. А потом они переживают это и двигаются дальше. Или не переживают и не двигаются — это их выбор. Но я больше не могу жить, постоянно боясь задеть чувства твоей матери. Это изматывает, Миш. Я не хочу быть врагом, но я не буду больше половичком.

В кухне повисла тишина. За окном шумел вечерний город, где-то вдалеке надрывалась сигнализация. Ира смотрела на мужа, пытаясь разглядеть в его лице ответ на незаданный вопрос: что дальше?

— Она звонила каждый день, — наконец произнёс Миша, глядя в стол. — Плакала. Говорила, что ты её ненавидишь, что пытаешься нас поссорить.

— И ты в это веришь?

Миша поднял взгляд:

— Нет. Но я не знаю, что с этим делать.

Разговор закончился ничем. Миша ушел в спальню, а Ира осталась на кухне, глядя в черное окно. Кажется, она впервые по-настоящему осознала, насколько глубоко проблема пустила корни. Муж разрывался между матерью и женой, не в силах сделать выбор. А значит, выбирать придется ей.

Прошло три месяца. Жизнь вошла в привычную колею. Людмила Петровна больше не звонила им домой, только Мише на мобильный, и то, судя по всему, нечасто. Миша никогда не говорил о матери, а Ира не спрашивала. Хрупкий мир, который установился между ними, казался слишком ценным, чтобы рисковать.

Но однажды вечером телефон Иры зазвонил, когда она возвращалась с работы. Незнакомый номер.

— Алло?

— Ирочка, это Людмила Петровна. — Голос свекрови звучал непривычно смиренно. — Не бросай трубку, пожалуйста.

Ира остановилась посреди улицы, сжимая телефон до боли в пальцах.

— Я слушаю.

— Мне нужно приехать в Москву. На обследование. — Людмила Петровна говорила отрывисто, словно каждое слово давалось ей с трудом. — Доктор направил. Что-то с сердцем… Неважно. Я хотела спросить… можно ли остановиться у вас? Всего на три дня.

Ира закрыла глаза. Вот оно — испытание, которого она подсознательно ждала и боялась все эти месяцы.

— Людмила Петровна, я…

— Я понимаю, что после того разговора… — перебила её свекровь. — Но это важно. Я бы не просила, если бы могла по-другому. В гостинице дорого, а больница рядом с вашим домом.

В голосе свекрови сквозила такая неприкрытая надежда, что на мгновение Ира почти поддалась. Но затем вспомнила все: ночные истерики, бесконечные придирки, манипуляции, бессонные ночи, слезы, ссоры с Мишей.

— Мне жаль, Людмила Петровна, но нет. — Ира удивилась твердости собственного голоса. — Это невозможно.

— Но Ирочка, я же не просто так! У меня медицинские показания, мне нужно…

— Я сказала нет. — Ира сжала зубы. — Если хотите, я могу забронировать вам хостел недалеко от больницы. Там недорого.

— Хостел? — В голосе свекрови послышалось возмущение. — Ты предлагаешь мне, немолодой женщине с больным сердцем, жить в хостеле с какими-то посторонними людьми?

— Да. Или найдите другой вариант. — Ира чувствовала, как накатывает знакомая усталость от этого разговора. — Людмила Петровна, я уже в поезде. Буду в Москве через шесть часов.

Ира не поверила своим ушам.

— В поезде? Вы… вы опять сделали это? Сели в поезд, не спросив, можно ли приехать?

— Я же объяснила — это срочно! У меня направление на завтра!

В трубке слышался стук колес. Точно такой же, как в тот памятный разговор три месяца назад. Ничего не изменилось. Просто добавился новый рычаг давления — болезнь.

— Меня не волнует, что вы уже едете в поезде. — Каждое слово Ира произносила чётко, словно вбивала гвозди. — Разворачивайтесь и домой. Я вас не пущу.

— Что?! — Людмила Петровна задохнулась от возмущения. — Ты… ты не имеешь права!

— Имею. Это мой дом. И я решаю, кто в него войдет, а кто нет.

— А Миша? Что скажет Миша? Он мой сын, он не позволит…

— Миши нет в городе. — Это была правда. Муж уехал в командировку на неделю. — Так что решать мне.

Людмила Петровна издала странный звук — не то всхлип, не то стон.

— Ты жестокая, бессердечная… Как Миша мог выбрать такую…

— Тем не менее, выбрал. — Ира сама поразилась своему спокойствию. — Людмила Петровна, я не буду продолжать этот разговор. Решайте сами: либо хостел, либо возвращайтесь домой и перенесите обследование.

— Да ты… да как ты…

— До свидания, Людмила Петровна.

Ира нажала отбой и несколько минут стояла неподвижно, глядя на потухший экран телефона. Свекровь наверняка перезвонит. Или позвонит Мише. Или приедет и будет стоять под дверью, пока кто-нибудь из соседей не вызовет полицию.

Но телефон молчал. Ни через пять минут, ни через час, ни вечером, когда Ира уже была дома. Никаких звонков ни на домашний, ни на мобильный. Тишина.

Ира думала, что будет чувствовать вину, но вместо этого ощущала странное облегчение. Словно сбросила тяжелый рюкзак, который тащила на себе десять лет. Она наконец сделала то, что должна была сделать давно — защитила свои границы, свой дом, свое достоинство.

Конечно, это был не конец истории. Еще будут слезы, обвинения, попытки манипуляций. Будет сложный разговор с Мишей, который наверняка узнает обо всем от матери в самой невыгодной для Иры интерпретации. Будет необходимость снова и снова отстаивать свое право на уважение.

Но сейчас, в этот момент, глядя в окно на вечерний город, Ира чувствовала только спокойствие и правоту.

«Я сделала то, что должна была,» — подумала она, наливая себе бокал вина и устраиваясь с книгой на диване. «И это только начало.»

Миша вернулся через пять дней. Вошел в квартиру с тяжелым чемоданом и еще более тяжелым взглядом.

— Мама звонила, — сказал он вместо приветствия.

Ира кивнула, продолжая нарезать овощи для салата.

— Я знаю.

— Она сказала, что ты отказалась ее принять. Что у нее проблемы с сердцем, а ты выставила ее на улицу.

— Я не выставляла ее на улицу. — Ира отложила нож и повернулась к мужу. — Она позвонила мне из поезда, уже приехав в Москву, даже не спросив, можно ли остановиться у нас. Я предложила забронировать ей хостел.

Миша устало потер лицо.

— Ира, у нее больное сердце…

— У нее всегда что-то болит, когда ей нужно добиться своего. — Ира скрестила руки на груди. — Три месяца назад это был артрит, теперь сердце. Что будет в следующий раз? Рак? Инсульт?

— Ты не можешь говорить такие вещи, — глухо произнес Миша.

— Почему? Потому что она твоя мать? Да, она твоя мать. Но она уже не имеет права указывать, как нам жить. И если ты не можешь этого понять, то…

— То что? — Миша поднял взгляд, и Ира увидела в нем то, чего боялась — холодную решимость.

— То нам нужно серьезно подумать о нашем будущем. — Она сама не верила, что говорит это. — Я больше не могу, Миш. Не могу жить с человеком, который не способен защитить нашу семью от манипуляций.

Они смотрели друг на друга через кухню, и Ира вдруг поняла — вот он, момент истины. Сейчас решится все: сможет ли их брак пережить этот кризис или рухнет под тяжестью невысказанных претензий и неразрешимых противоречий.

Миша тяжело опустился на стул.

— Я не знаю, что делать, — наконец произнес он. — Я правда не знаю.

Ира ничего не ответила. Она закончила нарезать салат, поставила тарелку перед мужем и вышла из кухни. Ответ был ясен. И теперь ей предстояло сделать самый сложный выбор в своей жизни.

«Десять лет, — думала она, глядя в темное окно спальни. — Десять лет я пыталась стать частью этой семьи. Быть хорошей женой, хорошей невесткой. А теперь придется выбирать — либо я, либо его мать. И я знаю, каким будет его выбор.»

Но по крайней мере, она сделала то, что должна была. Она наконец сказала «нет». И это уже не отменить.

Вечером она собрала небольшую сумку с самым необходимым и позвонила родителям.

— Мам, можно я поживу у вас несколько дней? Мне нужно подумать.

А когда Миша спросил, куда она собирается, Ира только пожала плечами:

— Ты же говорил, что не знаешь, что делать. Вот и подумай. А я пока побуду у родителей.

И впервые за десять лет она захлопнула дверь, не оглядываясь. Будь что будет.

Дверь захлопнулась с таким грохотом, что в прихожей с подзеркальника упала мамина любимая фарфоровая статуэтка слоника. Я даже не обернулась — просто стиснула зубы и рванула за собой сумку, в которую мать вцепилась, будто это последняя ниточка, связывающая меня с этим домом.

— Ты никуда не пойдёшь! — её голос, пронзительный, как сирена, впился в спину. — Жить тебе негде! На вокзал, что ли? С чем? С гордостью своей?

Я резко дёрнула ручку, ткань затрещала, но сумка осталась у меня. Внутри — всё, что успела схватить за десять минут под аккомпанемент её воплей: документы, ноутбук, пара футболок, телефон с треснувшим экраном (спасибо, Кристина, за «случайный» толчок вчера).

— Я не буду сидеть здесь и смотреть, как вы все празднуете моё предательство.

Мать замерла, её лицо исказилось — не от раскаяния, нет. От ярости, что я осмелилась говорить вслух то, о чём все молчали.

Воспоминание: свадьба, которой не будет.

Три месяца назад мы с Артёмом стояли в салоне, выбирали обои для нашей будущей квартиры.

— Может, вот эти?— он тыкал в образец, который мне категорически не нравился.

— Ты серьёзно? Это же цвет запёкшейся крови.

Он рассмеялся, обнял меня за плечи:

— Ну и ладно. Пусть будет, как ты скажешь.

Я тогда подумала: «Какой же он сговорчивый!»

Ошиблась.

Он был не сговорчивый. Он был равнодушный.

Потому что эта квартира, этот ремонт, эта свадьба — всё это было для меня. А для него… Для него всё это время существовала Кристина. Моя младшая сестра. Которая сейчас за стеной рыдает в голос, изображая невинную жертву. Причина ухода

— Ты вообще понимаешь, что натворила?— мать шипит, загораживая дверь. — Она же на третьем месяце! Если из-за стресса что-то случится…

— А если со мной что-то случится? — я сжимаю кулаки.

— С тобой? — она фыркает. — Ты же железная.

Да. Железная. Потому что если бы я была обычной, то уже сломалась бы, когда узнала, что:

Артём спит с Кристиной уже полгода.

Она беременна.

Все знали.

Молчали.

Особенно трогательно, что «не хотели меня расстраивать».

— Где мои деньги — внезапно спрашиваю я, глядя матери в глаза.

Она моргает.

— Какие деньги?

— Те, что лежали в моём ящике. Ты же знаешь, о чём я.

Её взгляд дёргается в сторону.

— Ты сама их потратила и забыла.

Конечно. Очень удобно.

Я разворачиваюсь и выхожу в коридор. Там уже стоит целый совет: отец (молчит, как партизан на задании), тётка Лида (руки в боки, лицо — будто я украла её последнюю пенсию), и… да, конечно же, Кристина.

Она всхлипывает, прижимая руки к животу.

— Ты счастлива? — шипит тётка. — Довела сестру! А если с ребёнком что-то случится?

Я медленно поворачиваюсь к Кристине.

— А если с моим?

Тишина.

— …С каким твоим? — тётка бледнеет.

— С таким.— Я улыбаюсь. Холодно.— Артём, между прочим, всё это время спал со мной. Без предохранения. Так что если что… у вас будет двое внуков. Можно сэкономить на крестинах.

Мать аж подпрыгивает, хватается за сердце.

— Ты… ты врёшь!

— Проверьте.

Я разворачиваюсь и выхожу.

За спиной — вопли, шум, голос отца:

— Оставь её… Пусть остынет.

Он единственный, кто не лезет с нравоучениями. Потому что знает— я не вернусь.

Лифт едет медленно. Я сжимаю сумку.

Куда я еду?

Пока — просто подальше.

Лифт ехал мучительно медленно. Я уткнулась лбом в холодную металлическую стенку, пытаясь не разрыдаться здесь, на глазах у соседей, которые уже наверняка слышали весь наш «семейный спектакль».

На улице хлестал дождь. Я шла, не разбирая дороги, сжимая в руке телефон. В голове крутилась только одна мысль:

Куда?

Вокзал? У меня даже билета не было. К подругам? После того, как половина из них, оказывается, знала про Артёма и Кристину — ни за что.

В итоге гугл выдал адрес дешёвой гостиницы в районе промзоны. Час езды на метро, два перехода под ливнем — и вот я в номере, который пахнет сыростью и дешёвым освежителем.

Я рухнула на жесткую кровать, даже не снимая мокрый свитер. Телефон взорвался уведомлениями:

Мама (12 пропущенных) – «Вернись, надо поговорить! Ты всё неправильно поняла!»

Кристина (3 голосовых)– всхлипы, что-то про «мы не хотели тебя ранить.

Артём (1 сообщение) – сухое: «Где ключи от квартиры?»

Я выключила звук.

Потом вдруг осознала: у меня больше нет дома.

Квартира, которую мы «вместе» готовили к свадьбе — теперь их логово. Моя комната у родителей — место, где меня предали. Даже мои деньги из заначки исчезли (спасибо, мама).

Я закрыла глаза. В голове всплывали обрывки фраз:

«Она же твоя сестра!»

«Ты должна понять…»

«Артём просто запутался!»

Бред.

Телефон зазвонил среди ночи. Я вздрогнула — на экране имя «Бабушка Вера».

— Лерка, ты жива? – её хриплый голос звучал резко, без предисловий.

Я не ответила. Просто сжала трубку и зарыдала.

— Всё, молчи, всё понятно,– бабушка хмыкнула. – Я только вчера от твоей тётки Лиды про эту камасутру узнала. Если бы раньше — я б им всем ноги переломала.

Я фыркнула сквозь слёзы.

— Где ты?

— В гостинице.

— Деньги есть?

— Осталось немного…

Раздался шум, будто она что-то ищет.

— Слушай сюда. У меня есть участок под городом. Домик там — худая избушка, но крыша есть. Вода из колодца, свет — генератор. Никому о нём не говорила, даже твоей мамаше.

Я села на кровати.

— Зачем он тебе?

— Дед строил — для рыбалки. Потом сдох, а участок так и остался. Дарю тебе. Хочешь — продавай, хочешь — живи. Только смотри…

Она понизила голос.

— Твоя мать и Кристина уже делят твою долю в «семейной» квартире. Артём, гад, документы на ипотеку переоформляет. Если ты сейчас не за что не зацепишься — они тебя сожрут.

Я стиснула телефон.

— Приезжай ко мне завтра. Оформим дарственную.

Я легла, уставившись в потолок.

Где-то там, в «нашей» квартире, Артём наверняка уже обнимал Кристину, обсуждая, какую мебель выбрать вместо испорченной мной.

А я…

Я смотрела на трещину в потолке гостиничного номера и впервые за сутки улыбнулась.

У меня теперь есть план.

Ключ всё ещё входил в замок.

Я замерла на пороге «нашей» квартиры, прислушиваясь к тишине. Никого. Артём, видимо, ночевал у Кристины, уверенный, что я сгорю от стыда где-нибудь в подворотне.

Ошибся.

В прихожей пахло свежей краской — они уже замазывали мои «художества» на стенах. На полу лежал новый ламинат, ещё не распакованный. Спешили обустроить любовное гнёздышко.

Я поставила сумку на пол и достала:

Молоток (прихватила из гаража отца).

Баллончик с краской (чёрной, матовой, идеальной для «граффити»).

Ножницы(большие, острые).

Первым пострадало зеркало в прихожей — то самое, в котором мы с Артёмом когда-то смеялись, примеряя свадебные аксессуары.

Удар.

Стекло рассыпалось звёздами.

Ещё удар.

Теперь остались только мелкие осколки.

— Так лучше, — прошептала я.

Я двинулась дальше:

-Кухня. Раскроила ножницами новую скатерть (её выбирала я, а теперь здесь будет сидеть она).

Гостиная.Выплеснула краску на диван (бежевый, «как у всех» — ненавидела его с первого дня).

Спальня. Изрезала простыни (шёлковые, подарок мамы «для первой брачной ночи»).

Но главное — ванная.

Там висел полотенцедержатель в виде сердца — подарок Кристины («чтобы у вас всегда была любовь!»).

Я сорвала его со стены и прибила к полу.

— На счастье.

Последний штрих — надпись на стене чёрной краской:

«С лёгким паром»

Я огляделась.

Квартира больше не была «идеальной». Теперь она была настоящей — с трещинами, сколами, следами ярости.

Как и я.

Я вышла, не оглядываясь.

Телефон завибрировал — бабушка:

«Дарственная готова. Ключи от избушки ждут. Ты решила, что с ней делать?»

Я улыбнулась и набрала ответ:

«Остаюсь.»

Утро в избушке

Первое, что я почувствовала — холод.

Бабушка не врала: в домике не было отопления. Я закуталась в плед, взятый из «той» квартиры, и подошла к крошечному окну. За ним — лес, туман, тишина. Никаких матерей, сестёр, Артёмов.

Телефон снова взорвался:

Мама (25 пропущенных) – «Ты совсем с ума сошла! Кто тебя так воспитал?!»

Кристина (голосовые с рыданиями) – «Как ты могла испортить наш дом?!»

Артём (1 сообщение) – «Ты психопатка. Я подаю в суд за порчу имущества.»

Я выключила телефон.

На скрипучем столе лежали:

Дарственная на участок (официально мой).

Конверт с деньгами (бабушка подписала: «На первую бензопилу»).

Записка: «Лерка, если решишь остаться — колодец во дворе, дрова под навесом. Не умрёшь. А если передумаешь — продавай и сваливай куда подальше. Выбор твой.»

Я взяла топор и вышла наружу.

Дрова надо было колоть. Я никогда этого не делала.

Первый удар — топор застрял в полене. Второй — отскочил, едва не попав мне в ногу. К третьему удару руки дрожали, спина взмокла. Но получилось.

Я рассмеялась. Впервые за месяц — искренне.

Вечером приехали они.

Мать вылезла из машины в меховой шубе (в лесу-то +5), Кристина — бледная, с явно нарисованными синяками под глазами. Артём остался в машине — видимо, боялся, что добью.

— Ты обязана вернуть деньги за ремонт! – закричала мать. – Мы подали заявление в полицию!

— Какие деньги?– я облокотилась на топор. – Вы же сказали, я сама их потратила.

Кристина заплакала:

— Как ты здесь живёшь?! Это же край света!

Я оглянулась на избушку, на лес, на дымок из трубы.

— Зато честно.

Мать вдруг смолкла. Потом выдохнула:

— Ты… ты действительно останешься здесь?

Я повернулась и пошла к дому.

— Попробуйте меня выгнать.

Ночью я разожгла камин (с трудом, но получилось), завернулась в плед и открыла ноутбук.

На экране — сайт с объявлением:

«Сдам избушку в лесу. Туристам, блогерам, беглым невестам. Цена — договорная.»

Я улыбнулась и добавила:

«P.S. Есть топор. Колодец. Тишина. И никаких родственников.»

Я сидела на крыльце, попивая обжигающий чай из жестяной кружки, когда в ветвях деревьев что-то громко хрустнуло.

— Ну что, медведь, пришёл меня добивать? — крикнула я в темноту, сжимая в руке топор.

Из кустов вылез… курьер.

— Лера Соколова? Вам посылка.

Я опустила топор. В коробке оказались:

Новый телефон(старый я утопила в колодце неделю назад).

Конверт с деньгами (в три раза больше, чем я просила за неделю аренды).

Записка: «Ваш блог о «жизни после всех» — гениален. Хотите контракт с медиаагентством? P.S. Топор в кадре — отличный образ.»

Я рассмеялась и бросила взгляд на экран телефона. 157 непрочитанных сообщений .

Первое — от мамы: «Ты выставила нашу драму на весь интернет?!»

Второе — от Кристины: «Можешь забрать своего Артёма обратно. Он…»

Я удалила всё, не дочитав.

Набрала только один номер.

— Баб, — сказала я, когда она взяла трубку. — Я передумала продавать участок.

— Ну и славно, — хрипло ответила бабушка. — А то я уже запаслась попкорном. Жду, когда твоя мать доберётся до тебя с криками про «семейную честь».

— Пусть попробует, — я пнула топор ногой. — У меня теперь есть подписчики. И адвокаты из агентства.

Ветер донёс запах дыма из трубы. Где-то в лесу заухал филин.

Я наконец-то была дома.

Елена поставила сумку с продуктами на пол и застыла в дверях. На диване сидели две девочки с большими темными глазами, рядом с ними громоздились детские чемоданы и пакеты. Младшая, лет восьми, листала детский журнал и недоверчиво разглядывала вошедшую женщину. Старшая, примерно двенадцати, демонстративно отвернулась к окну.

— Сюрприз! — Виктор появился из кухни с виноватой улыбкой. — Познакомься, это мои девочки. Кристина и Вика. Девочки, это Елена, моя жена.

Елена медленно сняла туфли, пытаясь переварить увиденное. Рабочий день выдался тяжелый, в страховой компании постоянно что-то случалось, а теперь дома ждал такой сюрприз.

— Здравствуйте, — спокойно сказала младшая Кристина, не отрываясь от журнала.

Старшая Вика даже не повернулась. Елена чувствовала напряжение в воздухе, словно перед грозой.

— Виктор, можно поговорить? — Елена кивнула в сторону кухни.

В кухне Виктор суетливо доставал из холодильника сок, избегая взгляда жены.

— Их мать Светлана уехала в командировку на неделю, — торопливо заговорил Виктор. — Представляешь, в последний момент сообщила! Что мне было делать? Бросить детей?

— Ты мог предупредить, — Елена села на стул, чувствуя усталость во всем теле. — Я даже не знала, что они приедут.

— Времени не было, все так быстро произошло. Ты же понимаешь, дети есть дети. Они хотят побыть с отцом.

Елена хотела возразить, но из гостиной донесся детский плач. Кристина громко всхлипывала, а Вика строгим голосом что-то ей объясняла.

— Мама сказала, что скоро вернется, — недовольно буркнула младшая. — Хочу домой!

— Не ной! — шикнула на нее старшая. — Папа нас не бросит.

Виктор поспешно вышел успокаивать дочерей, а Елена осталась стоять посреди кухни, пытаясь собраться с мыслями. За четыре года брака Виктор ни разу не привозил детей без предупреждения. Они виделись по выходным, и Елена старалась не вмешиваться в эти встречи.

Когда Елена вернулась в гостиную, девочки сидели на диване как два маленьких судьи. Вика пристально смотрела на мачеху, словно оценивала противника.

— Тетя Елена, — старшая подчеркнула слово «тетя», — мы привыкли, что папа нас балует, а не какие-то чужие люди указывают, что нам делать.

Елена присела в кресло напротив, стараясь улыбнуться дружелюбно.

— Я никому не собираюсь указывать. Просто хочется, чтобы всем было комфортно.

— А нам комфортно только с папой, — отрезала Вика и повернулась к отцу. — Пап, а можно мы сходим в торговый центр? Мама обещала купить мне новые кроссовки.

— Конечно, принцесса! — Виктор тут же оживился. — Завтра же съездим.

— А еще я хочу мороженое, — подала голос Кристина. — Большое, с шоколадом.

— Все будет, все будет, — заверил Виктор, поглаживая младшую по голове.

В этот момент зазвонил телефон Виктора. Мужчина посмотрел на экран и нахмурился.

— Извините, это по работе. Очень важный звонок.

Виктор взял трубку и вышел в коридор. Елена слышала обрывки разговора про какие-то документы и встречу. Через несколько минут Виктор вернулся с озабоченным лицом.

— Мне нужно срочно съездить в офис. Проблемы с контрактом, может сорваться сделка.

— Сейчас? — Елена взглянула на часы. — Уже восемь вечера.

— Ну что поделать, бизнес не ждет. Вы тут без меня посидите, я быстро вернусь.

Елена хотела что-то сказать, но Виктор уже надевал куртку.

— Девочки, будьте хорошими! Папа скоро вернется.

И вот Елена осталась наедине с падчерицами. Кристина снова начала всхлипывать, а Вика смотрела на мачеху с откровенной неприязнью.

— Я хочу кушать, — объявила младшая. — Мама всегда готовит мне котлеты с пюре.

— У нас есть гречка с курицей, — предложила Елена.

— Фу! — скривилась Кристина. — Это невкусно. Я буду есть только котлеты.

— А еще нам нужна детская зубная паста, — вмешалась Вика. — И шампунь для детей. И мультики посмотреть.

Елена растерянно оглядела гостиную. Детские вещи были разбросаны повсюду, создавая хаос в привычном порядке квартиры.

— Давайте сначала приберемся, а потом…

— Мы не будем убираться! — возмутилась Вика. — Мы не дома! Папа всегда нам все покупает и никогда не заставляет убирать!

— Я хочу к маме! — возмутилась Кристина.

Елена подошла к младшей девочке, пытаясь ее успокоить, но та отстранилась.

— Не трогайте меня! Вы не моя мама!

В этот момент зазвонил домашний телефон. Елена подняла трубку и услышала знакомый сладковатый голос свекрови.

— Елена, дорогая! Как дела с внученьками? Виктор мне рассказал, что девочки приехали. Наверное, столько хлопот!

Галина Федоровна умела говорить так, что каждое слово звучало как скрытый упрек. Елена сжала трубку крепче.

— Все нормально, Галина Федоровна.

— А что это слышу плач? Неужели малышки расстроены? Ах, бедненькие, наверное, соскучились по домашней обстановке!

— Они просто устали с дороги, — попыталась объяснить Елена.

— Конечно, конечно. Детям нужна особая забота, понимание. Я сейчас как раз была в магазине, купила всякие вкусности. Думаю, заеду к вам, помогу с внучками.

Елена хотела возразить, но свекровь уже положила трубку. Через час Галина Федоровна действительно появилась на пороге с огромными пакетами продуктов и подарков.

— Внученьки мои дорогие! — воскликнула свекровь, обнимая девочек. — Бабушка скучала! Я вам столько вкусного принесла!

Девочки сразу оживились, бросившись к бабушке. Галина Федоровна достала из пакетов конфеты, игрушки, красивые блокноты с наклейками.

— Спасибо, бабуля! — радостно закричала Кристина, забыв про слезы.

— А где папа? — спросила Галина Федоровна, оглядывая гостиную.

— Виктор уехал по работе, — ответила Елена, стоя в дверном проеме.

Галина Федоровна бросила на невестку красноречивый взгляд.

— Понятно. Ну ничего, бабушка здесь. Девочки, вы наверное голодные? Я принесла ваше любимое печенье и сок.

— Ура! — обрадовалась Кристина. — А тетя Елена хотела нас гречкой кормить!

Елена почувствовала, как лицо вспыхнуло от стыда и возмущения одновременно. Галина Федоровна покачала головой с сочувствием.

— Ах, Елена, дорогая. Дети требуют особого подхода. Нельзя их заставлять есть то, что не нравится.

— Я не заставляла, — тихо возразила Елена. — Просто предложила то, что есть дома.

— Когда выходишь замуж за мужчину с детьми, принимаешь всю семью, — назидательно произнесла свекровь, расставляя на столе детские угощения. — Дети должны чувствовать себя дома как дома! Это основа семейного счастья.

Вика подошла к бабушке и шепнула что-то на ухо. Галина Федоровна нахмурилась и посмотрела на Елену.

— Викуля говорит, что ты хотела заставить их убираться. Елена, милая, они же гости в доме! Разве можно так?

— Я просто попросила не разбрасывать вещи, — Елена старалась сохранить спокойствие.

— Детям нужна свобода! — возмутилась Галина Федоровна. — Они и так переживают, что мамы нет рядом. А тут еще такие требования!

Елена чувствовала, как ситуация выходит из-под контроля. Свекровь устроилась на диване между внучками, словно защищая их от злой мачехи.

— Галина Федоровна, я не против детей, — попыталась объяснить Елена. — Просто хотелось бы, чтобы Виктор предупреждал о таких визитах.

— Что тут предупреждать? — всплеснула руками свекровь. — Это его родные дети! Отец не должен спрашивать разрешения, чтобы видеться с собственными детьми!

— Речь не о разрешении, а об элементарной вежливости…

— Вежливости?! — голос Галины Федоровны стал звонче. — Елена, ты сама слышишь, что говоришь? Требуешь вежливости от отца по отношению к родным детям?

Кристина и Вика молча наблюдали за перепалкой взрослых, жуя печенье. В их глазах была смесь любопытства и торжества.

— Дети всегда чувствуют настоящее отношение к себе, — продолжала свекровь, поглаживая Кристину по голове. — Им нужна любовь, забота, а не холодное терпение.

— Я никого не терплю! — не выдержала Елена. — Но когда принимаются такие решения без обсуждения…

— Ты должна их любить как своих! — перебила Галина Федоровна. — Это святая обязанность жены! Виктор доверил тебе самое дорогое, что у него есть!

Елена выпрямилась, чувствуя, как внутри что-то переключается. Галина Федоровна продолжала свою тираду, размахивая руками.

— И вообще, завтра ты приготовишь девочкам завтрак, отведешь в парк, потом обед, потом развлечения. Целые выходные они должны быть заняты! Детям нужно внимание!

— Стоп, — тихо сказала Елена.

— А послезавтра мы съездим в детский театр, потом в кафе, а вечером…

— Стоп! — громче повторила Елена, и в комнате воцарилась тишина.

Галина Федоровна замерла с открытым ртом, девочки перестали жевать печенье. Елена медленно встала с кресла.

— Твои дочки приехали — пусть твой сын их и обслуживает. Я здесь никому не прислуга.

Слова прозвучали четко и спокойно, но Галина Федоровна схватилась за грудь, словно получила удар.

— Что ты сказала?! — прошептала свекровь, широко раскрыв глаза.

— Я сказала то, что думаю, — Елена говорила ровным голосом, но руки слегка дрожали. — Если Виктор хочет видеться с детьми, пусть занимается ими сам.

Кристина громко заныла, уткнувшись в плечо бабушки. Вика смотрела на мачеху с возмущением.

— Какая вы злая! — закричала старшая девочка. — Мы папе расскажем!

В этот момент в квартире послышались шаги, и появился Виктор с довольным лицом.

— Ну что, как дела? Договорились? — Виктор остановился, увидев хмурую младшую дочь и потрясенное лицо матери.

— Твоя жена показала свое истинное лицо! — воскликнула Галина Федоровна, качая головой. — Как ты можешь так говорить при детях?! У тебя совсем нет сердца?!

Виктор растерянно посмотрел на жену.

— Елена, что происходит? Что ты им сказала?

— Я сказала правду, — спокойно ответила Елена. — Я не обязана быть няней твоим детям.

— Но они же дети! — возмутился Виктор. — Как ты можешь быть такой жестокой?

Елена села обратно в кресло, сложив руки на коленях.

— Я не против ваших детей, Виктор. Но я не обязана быть им няней. Если ты хочешь проводить время с дочерьми — прекрасно, проводи. Сам.

— Но мне нужно работать! — запротестовал Виктор. — У нас важные дела, контракты!

— Тогда решай, что важнее — дети или работа. Но меня в роли бесплатной няни не рассматривай.

Галина Федоровна вскочила с дивана, все еще держа за руку расстроенную Кристину.

— Дети без матери! — заговорила свекровь умоляющим тоном. — Светлана в командировке, девочки так редко видят отца! Неужели тебе жалко помочь семье?

— Галина Федоровна, — Елена повернулась к свекрови, — если вас так беспокоят внучки, можете забрать их к себе. У вас трехкомнатная квартира, места хватит.

Лицо свекрови изменилось.

— У меня радикулит! И возраст уже не тот! Мне тяжело…

— А мне легко? — спросила Елена. — Я тоже работаю, устаю, хочу отдыхать дома.

Виктор подошел ближе, лицо покраснело от гнева.

— Значит, ты отказываешься помогать моим детям?

— Я выдвигаю условия, — твердо сказала Елена. — Если дети приезжают, я должна знать об этом заранее. Ты занимаешься ими сам. Я могу помочь, но по собственному желанию, а не по принуждению.

— Это какой-то ультиматум! — возмутилась Галина Федоровна. — Я всем родственникам расскажу, какая у нас невестка бессердечная!

— Хорошо, — кивнула Елена. — Расскажите всем правду — что вы хотите превратить меня в бесплатную няню.

Виктор нахмурился, обдумывая ситуацию.

— А если я не соглашусь на твои условия?

— Тогда разводись, — пожала плечами Елена. — Только учти, что квартира записана на меня.

Повисла тяжелая тишина. Галина Федоровна открывала и закрывала рот, не зная, что сказать. Виктор ходил по комнате, нервно потирая затылок.

— Мы не хотим здесь оставаться, если тетя нас не любит! — вдруг заявила Вика, поднимая подбородок.

Елена посмотрела на девочку внимательно.

— Вика, я буду рада вас видеть, когда вы научитесь уважать меня и правила этого дома. Пока что вы ведете себя как маленькие диктаторы.

— Мы не диктаторы! — возмутилась старшая девочка.

— Тогда докажите. Начните с простого — поздоровайтесь со мной нормально, не называйте тетей, уберите свои вещи.

Кристина перестала плакать и с любопытством посмотрела на мачеху. Вика молчала, обдумывая слова.

Виктор остановился посреди комнаты.

— Ладно, — сказал муж устало. — Может, ты и права. Я должен был предупредить. И заниматься детьми сам.

Галина Федоровна посмотрела на сына с удивлением.

— Витя! Ты же не можешь согласиться с такими условиями!

— Мама, хватит, — отмахнулся Виктор. — Елена права. Дети — моя ответственность.

Свекровь сжала губы, явно недовольная поворотом событий.

— Хорошо, — проговорила Галина Федоровна сквозь зубы. — Больше не буду вмешиваться.

Кристина тихонько подошла к Елене.

— Извините, что назвала вас тетей, — прошептала девочка. — Можно мы останемся?

Елена улыбнулась и погладила малышку по голове.

— Конечно можете. Только помните — в доме должен быть порядок.

— Мы будем убираться! — пообещала Кристина.

Вика неохотно кивнула в знак согласия.

Через неделю, когда девочки снова приехали в гости, атмосфера изменилась кардинально. Виктор заранее обсудил с женой планы на выходные. Утром Елена по собственному желанию приготовила девочкам любимые сырники, а те помогли накрыть на стол и убрать посуду.

— Спасибо за завтрак, Елена, — сказала Вика, аккуратно складывая салфетки.

— Очень вкусно! — добавила Кристина, вытирая крошки со стола.

Виктор с удивлением наблюдал за дочерьми. Галина Федоровна тоже приехала в гости, но держалась в стороне, не пытаясь командовать.

Вечером, когда девочки играли в детской, Виктор подошел к жене.

— Знаешь, они стали гораздо спокойнее, — признался муж. — И ответственнее.

— Дети всегда чувствуют границы, — ответила Елена, листая журнал. — Главное, чтобы эти границы были справедливыми.

Семейные роли наконец распределились правильно, и каждый знал свое место. Елена больше не чувствовала себя прислугой в собственном доме, а девочки научились ценить заботу, которая идет от сердца, а не по принуждению.

Свекровь
Моя свекровь так и не приняла мою дочь от первого брака. Она называла её обузой, твердила, что она не настоящая семья. Однажды у нас не было другого выбора, кроме как оставить дочь на её попечение. Никто из нас не мог предвидеть, что случится дальше.

Долгое время я верила, что счастье — хрупкая вещь. Как тонкий фарфор — прекрасный, но всегда в одном шаге от того, чтобы разбиться вдребезги. Я ходила на цыпочках по жизни, боясь, что одно неверное движение — и всё рухнет.

Но каким-то образом покой снова нашёл меня. Глубокий, прочный покой — тот, что проникает в самые кости, когда ты его совсем не ждёшь.

После всего, что я пережила с первым мужем — с Кириллом, его отполированным шармом и лживыми обещаниями, прошептанными с невозмутимым лицом, — я и не думала, что снова выйду замуж. Я никому не доверяла, и меньше всего — себе. А потом я встретила Михаила. Спокойного. Надёжного. Мужчину, который не вздрагивал от ответственности.

Он готовил по субботам блины и по вечерам помогал с домашним заданием. Он был совсем не похож на Кирилла.

А Лиля… Лиля была лучшим, что осталось от того неудачного брака. Ей сейчас было восемь. Смышлёная. Чуткая. Она всегда напевала какие-то выдуманные песенки, которые наполняли комнату теплом. Михаил обожал её. Он никогда не относился к ней иначе, чем к родной. Он ходил на её школьные спектакли, читал ей каждую ночь. В тот день, когда она назвала его «папой», он судорожно моргнул, пытаясь не заплакать.

Но не все принимали Лилю с распростёртыми объятиями. Особенно Елена — мать Михаила.

Ещё до нашей свадьбы она ясно высказала своё мнение. «Зачем связывать себя с чужим ребёнком? — спросила она его. — Начни с чистого листа».

Михаил тут же её оборвал. Мы договорились держать дистанцию. Мы не хотели драм. Мы хотели покоя. Но покой всегда временен.

В тот четверг утром мы с Михаилом сидели за кухонным столом с ноутбуками. Он только что закончил телефонный разговор.

«Им нужно, чтобы мы оба были в Денвере, — сказал он. — Завтра утром».

Я уставилась на свой кофе. «А как же Лиля?»

Он вздохнул, потирая лицо. «Клара всё ещё на больничном из-за гриппа. Вернётся только на следующей неделе».

Я встала, уже охваченная тревогой. Я мерила шагами пол, обходя блестящие кроссовки Лили. «Моя мама в отъезде. Может, Женя?»

Михаил не ответил. Это молчание сказало мне, о ком он подумал.

Он медленно выдохнул. «Мы могли бы… попросить мою маму».

«Нет, — я резко обернулась. — Категорически нет».

«Она смягчилась, — сказал он. — На Рождество спрашивала о Лиле».

«Она назвала её «бездомным щенком», Михаил. Эту женщину она не волнует».

«Она не причинит ей вреда».

«Ты этого не знаешь. Я этого не знаю. И я не пойду на такой риск».

Но я попыталась. Я обзвонила всех — друзей, коллег, старых нянь. Никто не мог. Последний звонок был Жене.

«Я бы с радостью, — сказала она, — но мне рожать меньше чем через две недели. А что, если что-то случится, пока она будет у меня?»

Я повесила трубку и повернулась к Михаилу. «Либо мы отменяем поездку, либо оставляем её с Еленой».

Он молчал.

«Я уже жалею об этом», — прошептала я.

Мы выехали на рассвете. Солнце едва коснулось неба. Лиля подпрыгивала на заднем сиденье, тихонько напевая. Она и не подозревала, как у меня болит грудь.

Когда мы подъехали к дому Елены, Лиля протиснулась между передними сиденьями.

«Мы едем в парк?»

«Нет, милая, — мягко сказал Михаил. — Ты останешься у бабушки Елены на несколько дней».

Улыбка Лили исчезла. «Но… я ей не нравлюсь».

Моё сердце раскололось. Я не могла найти слов. Только боль.

«Нравишься, — сказал Михаил с фальшивой улыбкой. — Она просто показывает это… по-другому».

Он взглянул на меня. «Всего четыре дня».

Елена встретила нас на пороге с улыбкой тонкими губами. «Вы опоздали».

Я протянула ей сумку Лили. «Её любимый плюшевый зайчик в боковом кармане. В пятницу у неё тренировка по теннису».

Елена вскинула бровь. «Никогда не думала, что на пенсии буду нянчиться с чужим ребёнком».

«Она твоя внучка», — скованно произнёс Михаил.

Елена не ответила. «Вам лучше ехать».

Я опустилась на колени перед Лилей. «Всего четыре дня. Мы вернёмся, не успеешь и оглянуться».

Она тихо кивнула, крепко сжимая своего зайчика.

Поездка превратилась в череду отелей и совещаний. Моё тело было там, но мыслями я не покидала Лилю.

Я звонила Елене каждое утро. Каждый вечер.

«Можно поговорить с Лилей?» — спрашивала я.

«Она в ванной».

«Она устала».

«Она уже спит».

Отговорки. Каждый раз.

К третьему дню меня трясло от страха. Я писала сообщения, умоляла прислать фото, видео, хоть что-нибудь. Ничего.

«Ты себя накручиваешь, — сказал Михаил. — Если бы что-то было не так, она бы позвонила».

«Позвонила бы? — вспылила я. — Или решила бы доказать свою извращённую правоту?»

Затем наступил четвёртый день. После нашей последней встречи Михаил