— Моя мать лезет? — её голос прозвучал так тихо, что Виктору пришлось напрячь слух. В нём не было ни вопросительной интонации, ни возмущения. Это была констатация, точка отсчёта для чего-то нового и страшного. Она взяла свою чашку с остывшим чаем, но не отпила, а просто держала её в руках, словно взвешивая.
— Моя мать, которую ты видишь дважды в год, которая за пять лет нашего брака впервые позволила себе высказать мнение, и то в форме предельно вежливого вопроса… Она, по-твоему, лезет? Ты это говоришь серьёзно?
Она поставила чашку на стол. Звук фарфора о дерево был отчётливым и резким.
— Хорошо. Давай поговорим о том, кто и куда лезет. Твоя мама, Марина Павловна, вчера полчаса висела на телефоне, чтобы научить меня, как правильно варить борщ. Не просто борщ, а борщ для «Витеньки». Оказывается, я всё делаю не так. Мясо не так закладываю, свёклу не так тушу. Она даже поинтересовалась, не забываю ли я добавлять щепотку сахара. И это повторяется каждый день! Каждый день она мне названивает и то отчитывает, то учит чему-то ненужному мне, то кричит на меня вообще!
Виктор открыл рот, чтобы что-то возразить, но она не дала ему вставить ни слова, продолжая тем же ровным, убийственно спокойным тоном.
— А позавчера она звонила, чтобы сообщить мне, что витамины, которые прописал мне мой врач, — полная ерунда. Что у её подруги дочь пила совершенно другие, и вот они-то и есть «правильные». Она почти требовала, чтобы я немедленно перестала слушать доктора и начала пить то, что она нашла на каком-то форуме в интернете. Это, по-твоему, не вмешательство? Это просто забота, да?
Её слова не были обвинением. Они были фактами, сухими и безжалостными, как протокол. Каждый из них ложился на плечи Виктора невидимым грузом.
— А на прошлой неделе был свитер. Твой любимый серый свитер, который, по её мнению, я «застирала». Она предложила забрать его к себе и «привести в порядок», потому что у неё «рука лёгкая». Она не спросила, она поставила меня перед фактом, что я плохая хозяйка, которая не может ухаживать за вещами своего мужа. И это, Витя, происходит не дважды в год. Это происходит каждый день. Звонки. Сообщения. Ценные указания. Тотальный контроль под маской заботы.
Она сделала паузу и посмотрела ему прямо в глаза.
— И дело даже не в этом, Витя. Дело не в моей матери и не в твоей. Дело в тебе. Ты просто трус.
Слово «трус» упало в тишину кухни, и от него, казалось, пошли круги по воздуху.
— Ты боишься свою собственную мать. Тебе не хватает духа сказать ей, чтобы она перестала относиться ко мне как к неразумной девочке, а к тебе — как к беспомощному мальчику. Ты никогда в жизни не говорил ей «нет». Ты позволяешь ей полоскать наш быт, нашу жизнь, наши будущие планы, а потом, когда твоё мужское самолюбие уже не выдерживает, ты ищешь, на ком сорвать злость. И находишь мою мать. Удобная мишень, правда? Она далеко, она молчалива, она не будет названивать и капать тебе на мозги. Идеальный громоотвод для твоей слабости.
— Это другое! — наконец выдавил он, и его голос прозвучал жалко. — Моя мама просто заботится! Она волнуется за нас!
Ольга издала короткий, сухой смешок без тени веселья.
— Заботится? Витя, проснись. Она не заботится. Она не отпускает тебя. Ты для неё до сих пор не взрослый мужчина, а «Витенька», которому нужно правильно сварить борщ и выбрать свитер. И ты это позволяешь. Ты наслаждаешься этим. А когда кто-то со стороны, как моя мать, обращается к тебе как к взрослому мужчине, способному принимать решения о квартирах и кредитах, тебя это оскорбляет до глубины души. Потому что это разрушает твой уютный мирок, где мама всегда права и всегда рядом.
— Это другое! — голос Виктора сорвался, став на тон выше. Он отчаянно цеплялся за эту фразу, как утопающий за щепку. — Ты просто не понимаешь! Моя мама… она просто такой человек! Она всю жизнь такая! А твоя пришла и всё испортила! Специально! Чтобы унизить меня, показать, что я ничего не стою!
Он сделал шаг к ней, его лицо исказилось от обиды и беспомощности. Он проиграл в логике, и теперь его единственным оружием оставался напор, попытка задавить её своей праведной, как ему казалось, обидой. Он хотел увидеть в её глазах сомнение, вину, что угодно, что вернуло бы ему утраченную почву под ногами.
Но Ольга медленно, без единого резкого движения, поднялась из-за стола. Это движение было полно такой окончательной грации, словно она не просто вставала, а подводила черту под всей их прошлой жизнью. Она не отступила, когда он приблизился. Она просто смотрела на него, и её холодный, спокойный взгляд действовал на его разгорячённое сознание, как ушат ледяной воды.
— Нет, Витя, — произнесла она тихо, но каждое слово было отчеканено. — Это ты ничего не понимаешь. Ты так и не понял. Ты ищешь виноватых где угодно, лишь бы не смотреть на себя.
Его отчаяние переросло в злобу. Он увидел в её спокойствии не силу, а высокомерие. Он воспринял её слова как финальное оскорбление. В его голове смешались унижение от её матери, собственная беспомощность перед своей и эта холодная отстранённость жены, которая сейчас казалась ему самым страшным предательством. Он решил пойти до конца, ударить по самому больному, как ему казалось, месту.
— Да пошла ты… — прошипел он, брызгая слюной. — Ты и твоя святая мамаша! Научила тебя, как мужа пилить? Думаешь, я буду это терпеть? Я в этом доме хозяин! И если мне не нравится, как ведёт себя твоя мать, я буду об этом говорить!
Он совершил фатальную ошибку. Он перешёл ту самую черту, которую она ему только что обозначила. Он не услышал её. И в этот момент что-то внутри Ольги окончательно умерло. Не осталось ни любви, ни жалости, ни надежды. Только выжженная земля и твёрдая, как сталь, решимость.
Она сделала один короткий шаг ему навстречу. Расстояние между их лицами сократилось до минимума. Он инстинктивно отшатнулся от её взгляда, в котором не было ничего, кроме пустоты и холода. Она не повысила голос. Наоборот, она сказала это почти шёпотом, но этот шёпот был страшнее любого крика.
— Это не моя мама, а твоя постоянно лезет в нашу семью, так что даже не смей больше и слова плохого говорить про мою, потому что иначе тебе понадобится потом много денег на стоматолога!
Фраза повисла в воздухе. Она не была угрозой в привычном понимании. Она не была брошена в пылу ссоры. Это был холодный, просчитанный ультиматум. Это было обещание. Приговор, не подлежащий обжалованию. Ольга чуть склонила голову набок, и в её глазах на мгновение мелькнуло что-то дикое, первобытное.
— Ты меня понял?
Виктор смотрел на неё и не видел свою жену. Он не видел беременную женщину, с которой они вместе смеялись над глупыми комедиями. Перед ним стоял абсолютно чужой, незнакомый и опасный человек. Он вдруг с ужасающей ясностью осознал, что только что произошло. Это был не просто скандал. Это было обрушение. Фундамент их семьи, который он считал незыблемым, рассыпался в пыль за несколько минут. Он понял, что все эти годы жил рядом не с мягкой и уступчивой Олей, а с кем-то, кто терпел, сжимал пружину внутри себя, и вот теперь эта пружина разжалась ему прямо в лицо.
Воздух на кухне не был наполнен тишиной. Он гудел от необратимости случившегося. Никто не собирал вещи, никто не плакал. Это было хуже. Они оба понимали, что с этой секунды они больше не муж и жена. Они — два врага, запертые на одной территории. Два человека, которые знают друг о друге слишком много и теперь ненавидят друг друга за это знание. Скандал закончился. Потому что спорить и что-то доказывать было больше некому. Их семья только что перестала существовать, ведь он не мог с этим смириться и просто в этот же день, молча собрал свои вещи и переехал жить к своей матери.
На развод он не подавал, просто он надеялся, что Ольга прибежит плакать и извиняться перед ним. Но не тут-то было. Оля сама подала на развод, на раздел имущества и на алименты, потому что понимала, что больше она с этим человеком не хочет иметь ничего общего. Кроме, конечно, ребёнка, ведь от этого уже никуда нельзя было деться…